— Хорошо. Эльфы наконец-то выступили.
Он посмотрел на меня с ужасом и восторгом. Такими же глазами, как, я заметил, смотрят и все, кто прислушивается к рассказу.
— По вашему приказу?
— По договоренности, — пояснил я. — Спасибо за добрую весть. Забейтесь с семьей в лес как можно дальше. Думаю, скоро все кончится. Потерпите. Потом заживем.
Он спросил с надеждой.
— А с эльфами потом как?
— Живете к лесу близко?
— Рядом!.. В десятке ярдов от края. Дикие свиньи к нам ходят ночью в огороде рыться.
— Эльфы тоже будут заходить, — пообещал я. — Если будете вежливыми. Даже играть с детьми, они детей обожают. И вы сможете ходить к ним.
Он прошептал в счастливом изумлении:
— Вот жизнь будет… дождаться бы…
— Уже скоро, — пообещал я, хотя сердце сжалось в тревоге, — мы найдем способ победить. Господь человека создал победителем!.. И мы должны это доказывать в различных испытаниях, которые посылает Господь. Иди и успокой своих. Враг будет разбит, победа будет за нами, флаг водрузим… где-нить водрузим.
Альберт добавил:
— Водружать мы любим. Просто обожаем!
Глава 8
Тамплиер подошел, как шагающая башня из сверкающей стали, все на нем настолько подогнано и прилажено, что выглядит, как гигантская рыба в чешуе, ничто не скрипнет, не звякнет.
— Ваше величество, — произнес он церемонно, однако с неким угрожающим оттенком, — я заметил, бои начались без меня.
Я кивнул.
— Вы это заметили? Похвально.
— Ваше величество, — продолжил он тем же ровным голосом с нотками гнева, — я выражаю недоумение…
— Разумеется, — сказал я. — Думаете, я жду от вас понимания? Вы же не алхимик какой-то! Конечно, благородное недоумение. И непонимание. Тоже благородное. И неразумение, а это вообще…
Он повысил голос:
— В связи с этим я настоятельно требую своего участия!
Я покачал головой.
— Нет.
Он воззрился на меня в изумлении.
— Как нет?
— А вот так, — отрезал я, — нет. Или я, король, обязан разъяснять свой каждый шаг рядовым рыцарям, барон?
Он чуть опомнился, вижу по лицу, сказал чуть-чуть тише:
— Как король, нет. Но вы паладин, сэр Ричард. Я и сэр Сигизмунд тоже паладины. Нас трое, вы не должны держать от нас ничего в секрете!
— Ничего?
— Ничего важного, — уточнил он. — О безобразных отношениях с женщинами можете умолчать, об этом и так все знают.
— Как паладин, — согласился я, — не могу, как король — обязан. Но в виде исключения отвечу вам, сэр Тамплиер. Все наши отряды, вступившие в боевое соприкосновение с противником, погибли. Увы, ни один человек не вернулся.
Он повысил голос:
— Я готов сразиться с любым противником… Не могу поверить, вы что, меня жалеете?
Я покачал головой.
— Ничуть. Поверьте, если бы ваша красивая гибель могла спасти мир от врага, я бы тут же послал вас биться лбом о Маркус. Но вы не настолько важная для мироздания цаца. Потому держу вас здесь и буду придерживать для решающего боя.
Он осведомился недоверчиво:
— Что за такой решающий?
— Когда будем уничтожать, — сообщил я, — тогда и. Я не жизнь вам берегу, сэр Тамплиер. Что мне ваша жизнь?.. Я государственные интересы блюду. Потому вы погибнете там, в последней битве.
Он некоторое время смотрел, набычившись, все вокруг на всякий случай молчат и почти не дышат, разговор у нас какой-то не совсем политесный, а даже опасно сворачивает в сторону мужского.
— Ладно, — прорычал он угрожающе, — если сумеем ворваться в их крепость…
— Сумеем, — заверил я.
— Как?
— Не знаю, — сообщил я. — Но все задачи решаемы, как показал нам Господь на своем примере, сотворив землю и столько всяких зверей и насекомых, что с ума сойти можно!.. Решим и мы. Иначе нельзя.
Альбрехт пробормотал:
— Если не решим, нас не будет.
Сэр Келляве перекрестился и добавил смиренно:
— Господь создаст более решительных. В смысле, решаемых.
Бобик еще с той нашей схватки встревожен, постоянно трется возле меня и заглядывает в глаза с вопросом: ты меня все еще любишь?
Я погладил его по огромной голове — как можно не любить такое преданное и верное чудо. Боудеррия наблюдала со стороны, я перехватил ее взгляд, буркнул:
— Странно… весьма странно. Все думаю и никак не пойму.
— Что? — спросила она. — Что твой пес спас тебе жизнь?
— Нет, — ответил я, — он это делал и раньше. Но я запретил нападать на людей. Только на монстров.
— А это и есть монстры, — сообщила она очень серьезно. — Хоть и люди.
— Люди еще те монстры, — согласился я. — Особенно, когда люди… Но все равно что-то непонятное. Они же люди, хоть и монстры!
Она сказала беспечно:
— Он твой преданный друг. Не слуга, а друг. И сам принимает решения, когда тебя спасать, а когда нет.
Я кивнул, вроде бы все верно, однако что-то тревожное засело глубоко в груди. Раньше Бобик так не делал. Что-то изменилось в наших отношениях? Собаки, взрослея, время от времени делают попытку подчинить себе хозяина и стать во главе стаи, как они это понимают. Хозяин обычно старается дать отпор и поставить собаку на ее место, но иногда тем удается подчинить себе женщин или слишком уж сюсюкающих с ними мужчин.
С другой стороны, Адский Пес сейчас вовсе не старается выглядеть доминантом, прижимает уши и виновато опускает голову.
— Бобик, — сказал я наставительно, — я тебя люблю. И буду любить. Но ты слушайся меня, потому что я твой папа.
Он ликующе взвизгнул. Я едва успел прижаться спиной к толстому стволу, как он бросился ко мне на шею с телячье-собачьими нежностями и едва не повалил вместе с деревом.
Из небольшого бревенчатого домика вышел, поддерживаемый под руку священником, отец Дитрих, бледный и уже усталый с утра, болотный воздух только жабам на пользу.
Священник усадил его на колоду возле входа, отвесил поклон и удалился. Бобик ринулся к нему первым, отец Дитрих погладил ему лобастую голову.
— Отец Дитрих, — сказал я.
— Сэр Ричард…
Я поцеловал ему руку, сердце сжалось при виде ее немощности и костлявости.
— Я слышал, — произнес он слабым голосом, — есть хорошие новости?
— Пока нейтральные, — ответил я. — Отец Дитрих, вы наверняка знаете что-нибудь о монахах… Ксени-братства?
