— Ваше величество, вы в самом деле говорите на их языке?
Я кивнул.
— Да, но без толку.
— А если это не их язык? — предположил он.
— Их, — ответил я. — Дар понимать у меня от дальних-дальних предков… Я человек традиций, хоть и новатор. Но почему он не ответил? Не понимаю. Правда, мне приходилось некоторые слова придумывать на ходу, у них их просто нет…
Он сказал осторожно:
— Может быть, потому и не понимал вас, ваше величество? Вы иногда такое несете, что хоть убей, для нас это тоже полная тьма. Может, и этот, как вы его… филигон, не совсем филигонит?
Я пробормотал:
— Возможно, вы правы, доблестный сэр. Дело не только в угрозе допроса третьей степени… сам филигон наверняка должен был заинтересоваться, что кто-то здесь говорит на их языке! Почему этого нет?
— Может, он сам не? — спросил он с сомнением. — Немой или туповатый? У меня есть в отряде один такой, но как дерется! Троих умников отдам. А то и пятерых… Нет, пятерых много, а вот четырех…
Он призадумался, я повернулся к Норберту.
— Докладывайте о любых замеченных филигонах. Особенно о всяких одиночках, такие тоже есть. Их тоже можно бы попытаться. Нам по-прежнему очень важно отыскать их слабые места.
Альбрехт проронил:
— Одно слабое место уже знаем. Филитоны способны выдерживать страшные удары, если видят направление удара. Так напрягают мускулатуру, что становятся как железные!.. Но если успеть застать врасплох…
Барон Робер спросил безнадежным голосом:
— Как?
Альбрехт кивнул в мою сторону.
— Его величество говорит, нужно стрелять в спину. Или отвлекать одним ударом и наносить другой и в другое место.
— Хитрость? — переспросил барон недовольно. — Как-то низко…
Альбрехт вздохнул, посмотрел на меня. Я сказал рассерженно:
— Время уходит! Мы должны победить, и победить быстро. Я указываю на уязвимые места, а вы ищите, как этим воспользоваться. Человек рожден убивать! Но кроме того, усердно учился, обучался, совершенствовался в этом нужном и благородном деле, таком необходимом для народного хозяйства и расширения нашей доминантности! Так что не позорьте человеческий род преждевременно рожденным гуманизмом, ищите новые способы убивать и снова убивать!
Барон выпрямился, в голосе прозвучали отвага и преданность:
— Да, ваше величество! Истинные слова, ваше величество!.. Все выполним, ваше величество!
Норберт напомнил:
— Ваше величество, я пойду распоряжусь?
Я кивнул.
— Действуйте, барон. Дорогие друзья…
Пленный филигон то ли заснул, то ли впал в оцепенение, но когда я вошел снова, висит на растяжках посреди комнаты, словно мертвый. Придя в себя, рванулся, я почти физически чувствовал, как он ускорился, стремясь в мгновение освободиться и уничтожить всех нас, а затем проломить стену и умчаться к своим, сея по дороге смерть и разрушение.
Веревки натянулись и тонко-тонко зазвенели. Я устрашился, что лопнут, однако филигон очень быстро ощутил, что столкнулся с чем-то покрепче своих мышц, и снова у меня по шкуре прокатилась дрожь: слишком быстро соображает, ориентируется почти мгновенно, такого просто непонятно чем прижучить.
За мной вошли Альбрехт, Норберт и еще двое немолодых воинов, угрюмые и зловещие даже с виду, а последним вдвинулся Карл-Антон.
— Имя, — сказал я филигону, — звание, номер воинской части… Это, как я помню, попавший в плен обязан сообщать в любом случае. Это не считается предательством своих, не роняет воинской чести и не грозит санкциями по возвращении на родину к своему выводку или выметанной икре.
Альбрехт, с напряжением присматриваясь к пленнику, прошептал мне тихонько:
— А он слышит вас?
— Даже вас слышит, — ответил я. — А вот не понимает или не изволит понимать… Ладно, пока начнем собирать материал для статистики. Эй, Джон! Возьми вон ту кастрюлю…
Солдат огляделся, ответил испуганно:
— То не кастрюля…
— Неважно, — ответил я величественно, — для короля все здесь кастрюли. Даже вы все. Начинай стучать по этой кастрюле. Сперва тихо, потом все громче и веселее… Карл-Антон, тебе заниматься этим зазорно, приставь магов помладше записывать и рисовать графики.
— Ваше величество?
— Нужна зависимость, — пояснил я. — И вообще, определи, на каком уровне звука сомлеет. То есть упадет в обморок.
Карл-Антон поднял взгляд на филигона.
— Боюсь, стучать надо будет не по кастрюле.
— Стучи, — разрешил я. — Только не по голове.
Филигон продолжал молча рассматривать нас, мне тоже показалось, что не слышит, хотя уже знаю, насколько его слух превосходит наш. Вон даже от наших голосов, не таких уж и громких, заметно вздрагивает, а по шкуре пробегает мелкая рябь.
— Стойкий, — предположил барон Келляве, — гордость не позволяет.
— Возможно, — согласился я.
Он сказал хмуро:
— Но если надо, то надо. Я сам готов у него зубы рвать, только бы узнать, чем их можно взять и придавить.
— Возможно, — сказал я, — придется. И зубы рвать, и ногти выдирать. И вообще… Это лягушку я даже не пну, а этого гада разберу по косточкам живьем и глазом не моргну.
Он проворчал:
— Я тоже помню, сколько наших убили.
Я обратился к филигону:
— Ладно, второй вопрос, хотя он вроде бы уже был первым. Зачем вам наши люди?
Он смотрел ничего не выражающим взглядом. Я повторил вопрос, он продолжал смотреть точно так же тупо и бесстрастно.
Лорды начали поглядывать на меня с неловкостью, словно я пытаюсь разговаривать с деревом.
— У нас есть возможности, — сказал я значительным тоном, — заставить заговорить. Даже петь будете, если на то будет наша воля.
Он по-прежнему смотрел на меня, словно я не человек, а ничем не примечательная каменная стена.
Я кивнул сэру Норберту.
— Ваши люди могут начинать. Не убивать, не калечить, но этой сволочи должно быть очень больно. Нет-нет, никаких щипцов, что за средневековье?.. Просто лупите сперва по гениталиям, в цивилизованных странах это дает хороший эффект, еще можете расплющить ему пальцы, а потом сорвать ногти… Если не поможет, у нас есть кое-что и посложнее.
Норберт кивнул часовому, тот моментально выскользнул за дверь. Я ждал, старался смотреть на филигона как можно более зловеще, но его лицо все так же оставалось абсолютно нечитаемым, хотя выражение постоянно менялось.
Отворилась дверь, часовой вернулся с тремя ожидавшими за дверью крепкими угрюмыми мужиками. Двое несли широкую жаровню с уже полыхающими углями.
