– Именно поэтому я приказал тебе похитить ту женщину. На всякий случай.
– И все равно мне кажется, мы ведем чертовски рискованную игру… – Кантлисс потер щетинистый подбородок.
– И я бы не ввязался в нее, если бы ты не крал детей у этого старого ублюдка, чтобы продать дикарям.
Голова Греги дернулась от удивления.
– Я могу сложить два и два, – рычал Кольцо, чувствуя отвращение, как если бы весь извалялся в грязи и не имел возможности смыть ее. – Человек не может пасть ниже! Продавать детей!
– Ты, мать его так, говоришь обидно! – Кантлисс казался глубоко оскорбленным. – Ты сам приказал – вернуть деньги до начала зимы или пришьешь меня! И тебя не интересовало, где я их возьму. Хочешь, верни деньги, раз тебя так напрягает их происхождение.
Кольцо смотрел на старую шкатулку на столе и думал о ярком и блестящем золоте внутри нее. Отвернулся и нахмурился. Если бы он возвращал деньги направо и налево, то не стал бы тем, кем являлся сейчас.
– Я и не думал. – Кантлисс покачал головой, словно воровство детей – самая обычная торговая сделка. – Откуда я мог знать, что этот козляра проскользнет по высокой траве?
– Оттуда, – очень медленно и холодно проговорил Папаша Кольцо. – В твоем возрасте можно было бы научиться просчитывать последствия своих гребаных поступков. Ну как человек в твоем возрасте не видит дальше кончика своего хрена?
– Нет, ну это, мать его, очень обидно! – Желваки заиграли на скулах Греги.
Папаша задумался – а когда он последний раз ударил человека в зубы? Очень, очень хотелось. Хотя и ничего не решит. Именно поэтому он давно перестал бить сам и начал платить другим людям, которые выполняли за него грязную работу.
– Ты что, дитя малое – ныть про обиды? Ты считаешь, что мне не обидно помогать придурку, который не может отличить плохого расклада от хорошего и продувает уйму денег? Ты думаешь, мне не обидно, когда должен похищать какую-то девчонку, чтобы повлиять на итог честного поединка? Каково это для меня? Каково это для начала моей новой эпохи? Мне не обидно прибегать к таким уловкам, чтобы сдержать гребаное слово перед людьми? А? И ты еще, мать твою, говоришь об обидах? Пойди и приведи ту бабу!
– Я?
– А кто? Это твои гребаные ошибки я исправляю или нет? Приведи ее сюда, чтобы наш приятель Лэмб мог по-любому видеть, что Папаша Кольцо держит слово.
– Так я начало могу пропустить, – возмутился Кантлисс, никак не ожидавший, что пара вероятных покойников доставят ему столько неудобств.
– Еще одно слово, и ты пропустишь остаток своей гребаной жизни, щенок. Быстро веди бабу!
Грега потопал к выходу. Папаше показалось, что он услыхал, как тот бормочет: «Нет, ну обидно же…»
Кольцо стиснул зубы и повернулся к толпе. Этот придурок находит неприятности везде, где только можно, и по всей видимости, плохо кончит. Оставалось лишь надеяться, чтобы поскорее. Он поправил рукава, утешая себя мыслью, что, как только Мэр проиграет, цены на рынке труда для разбойников упадут ниже некуда и можно будет позволить себе выбрать лучших. Крики на время утихли, и Папаша Кольцо навострил уши, заставляя себя успокоиться. Он не позволит себя отвлечь, ведь ставки высоки как никогда.
– Приветствуем всех! – проревел Камлинг, наслаждаясь, как его голос отражается эхом и улетает в небеса. – Приветствуем всех в древнем театре Криза! За все века своего существования он не мог похвастаться другим таким же важным зрелищем, как то, что развернется сейчас перед вашими счастливыми глазами!
Как глаза могут быть счастливыми, независимо от их владельцев? На миг Камлинг остановился, но тут же отогнал непрошеную мысль. Нельзя позволять себе отвлекаться. Это его миг – толпа окружала площадь, ярко освещенную факелами, те, кто не поместился в театре, привставали на цыпочки на улице, вскарабкались на деревья, стоявшие на склоне долины, и каждый внимал его словам. Может, его и знали как хозяина гостиницы, но как печально, что до сих пор не успел прославиться ораторским искусством.
– Бой, друзья мои и соседи! И что за бой! Состязание в силе и ловкости между двумя известнейшими победителями, а судить его буду я, Леннарт Камлинг, известный всем беспристрастностью и старожил местной общины!
Кажется, кто-то выкрикнул: «Сралинг!», но он заставил себя пропустить оскорбление мимо ушей.
– Это состязание призвано уладить давний спор между двумя сторонами согласно старинному обычаю рудокопов и старателей…
– Кончай тянуть, мать твою растак! – крикнул кто-то.
По рядам зрителей раскатилась волна смеха, подначек, шиканья. Камлинг выжидал с задранным подбородком, давая урок культуры невежественным дикарям. Надеясь, что давал, а не как Иосиф Лестек, чье выступление закончилось провалом.
– Представляю вам бойца от Папаши Кольцо! Человек, который не нуждается в представлении…
– Тогда зачем представляешь?
Взрыв хохота.
– …который создал себе имя в схватках в ямах и кругах Ближней и Дальней Стран с тех пор, как покинул родной Север. Человек, одержавший победу в двадцати двух схватках! Глама-а-а-а Золотой!
Северянин вышел в круг. Обнаженный по пояс. Мускулистое тело смазано жиром, чтобы соскальзывали пальцы противника. Пласты мышц сияли, отражая свет факелов. Белесые, они напомнили Камлингу гигантских слизней, которых он иногда находил в собственном подвале и боялся до одури. Роскошные усы рядом с бритым черепом смотрелись вычурно, но толпа только громче заорала. От восторга у зрителей захватило дух. Они бы приветствовали даже белого гигантского слизня, если бы узнали, что он готов пролить кровь им на потеху.
– И боец от Мэра… Лэмб! – Этого приняли гораздо сдержаннее.
Второй поединщик вступил в круг, вызвав волну последних безумных ставок. Тоже бритый наголо, смазанный жиром. Его тело усеивало такое множество шрамов, что, даже если его имя как знаменитого бойца никому ничего не сказало, даже самый упрямый мог заявить: этот человек знаком с насилием не понаслышке.
– Никакого имени получше нет? – прошептал Камлинг.
– Ничуть не хуже других, – ответил старый северянин, не сводя пристального взгляда с противника.
Вне всяких сомнений, большинство уже считали его проигравшим. Так же, как и Камлинг до недавнего времени. Старше, ниже, не такой мускулистый – все против него. Но Камлинг заметил нечто в его взгляде, что заставило распорядителя оцепенеть. Жадный взгляд. Будто Лэмб ужасно голоден, а Глама Золотой – вкусная еда.
Напротив, лицо здоровяка несло отпечаток сомнения, когда Камлинг поставил их друг перед другом в середине круга.
– Я тебя знаю? – спросил Глама. – Назови свое настоящее имя.
Лэмб наклонил голову вправо-влево.
– Может быть, ты и сам догадаешься.
– Пусть победит достойнейший! – Камлинг поднял вверх одну руку.
