И в буйном реве толпы услышал, как Лэмб проворчал:
– Обычно побеждает худший.
Глама знал – это его последний бой. Знал совершенно точно.
Они кружили по камням – шаг вправо, шаг влево, финт, обманное движение корпусом. Приглядывались друг к другу под безумный рев зрителей, которые с перекошенными лицами размахивали кулаками. Конечно, толпа хотела, чтобы бой начался. Обыватели не понимали, что зачастую бой выигрывается задолго до начала самой драки.
И все же, черт побери, Золотой чувствовал усталость. Неудачи и потери тянули его, словно кандалы пловца, все больше изнуряя с каждым прожитым днем, с каждым вдохом. Это будет его последний бой. Когда-то он прослышал, что Дальняя Страна – то самое место, где люди обретают мечты, и поехал сюда, чтобы отыскать путь вернуть все, что он утратил. И что же он нашел? Глама Золотой, могучий военный вождь, герой Олленсанда, вознесенный в песнях и прославляемый на поле брани, которого боялись и в равной мере боготворили, валялся в грязи ради развлечения болванов.
Наклон туловища, движение плеч, несколько обманчиво-ленивых покачиваний – оценка возможности соперника. Этот Лэмб двигался очень хорошо, несмотря на возраст. Он явно не новичок в этом деле – не тратил силы впустую, двигался скупо и осторожно. Глама подумал: а какие неудачи и потери преследовали его, какие мечты привели этого человека в Криз?
«Оставь его в живых, если получится», – сказал Папаша Кольцо, показывая себя полным профаном в боях, несмотря на безудержное бахвальство, когда речь заходила о крепости слова. В подобных схватках не бывает выбора, здесь жизнь и смерть на весах Уравнителя. Не остается здесь места для милосердия, не остается места для сожалений. В глазах Лэмба Глама видел, что он тоже это знает. Когда двое мужчин входят в круг, все остается вовне, прошлое и будущее. А настоящее идет так, как оно идет.
Глама Золотой повидал многое.
Сцепив зубы, он прыгнул через круг. Старик уклонился очень хорошо, но все равно пропустил удар в ухо. И тут же Глама добавил слева по ребрам, чувствуя отдачу в кулаке, от которой заныл каждый сустав. Лэмб ударил в ответ, но Золотой отбил, и, столь же быстро, как сошлись, они разбежались, снова кружа и приглядываясь в свете факелов, озарявших театр.
А этот старик держал удар! Продолжал двигаться спокойно и ровно, не показывая боли. Возможно, Глама сумеет разбить его постепенно, кусочек за кусочком, используя бой на дистанции, но для начала и это неплохо. Теперь он вполне разогрелся. Дыхание участилось, он зарычал, оскалясь, как всегда во время битвы, впитывая силу и отбрасывая прочь сомнения. Все неудачи и разочарования стали трутом для костра яростного гнева.
Золотой громко хлопнул в ладоши, сделал обманный выпад и кинулся вперед, еще быстрее, чем только что, нанося старику два мощных прямых удара, и отскочил раньше, чем тот сумел ответить. Каменная чаша взорвалась криками ликования и улюлюканьем на дюжине языков.
А Глама настроился на работу. На его стороне играли молодость, вес, длина рук, но он не рассчитывал на легкую победу. Он осторожничал. Он хотел победить наверняка.
Это будет его последний бой, в конце концов.
– Да иду я, ублюдок, иду! – крикнул Пэйн, ковыляя из-за увечной ноги через зал.
Дно выгребной ямы – вот кто он. Но он полагал, что каждая выгребная яма нуждается в дне. Может, ему на роду написано не подниматься выше? Дверь сотрясали удары снаружи. Надо было давно уже сделать окошко, чтобы выглядывать – кто там. А ведь он предупреждал, но никто не обратил внимания. Наверное, не услышали через толпу, которая выше его по положению. Поэтому Пэйну пришлось отодвинуть засов и приоткрыть дверь, чтобы разглядеть незваного гостя.
За порогом стоял старый пьянчуга. Высокий и костистый, с седыми волосами, заглаженными на одну сторону, трясущимися руками и в плаще, измазанном чем-то похожим на блевотину – засохшая с одного бока и свежая с другой.
– Трахаться хочу, – скрипучим, как гнилая деревяшка, голосом сказал он.
– Не буду тебе мешать, – ответил Пэйн, пытаясь закрыть дверь.
Но старикан сунул сапог между дверью и косяком.
– Сказал тебе – трахаться хочу!
– Мы закрыты.
– Чего-чего? – Пьяница вытянул шею, будучи, по всей видимости, еще и тугоухим.
Пэйн распахнул дверь пошире и прокричал:
– Все смотрят бой, если ты не врубаешься! Мы закрыты!
– Врубаюсь, но меня не колышет. Хочу трахаться, и прямо сейчас. У меня есть золотой песок, и я слышал, Белый Дом всегда открыт тем, кто платит… Всегда!
– Вот дерьмо, – прошипел Пэйн, но возразить не смог. Папаша Кольцо так и говорил им: «Всегда открыт».
Но вот сегодня ему советовали быть осторожным. Втройне осторожнее, чем обычно. «Будьте сегодня все осторожнее втрое, – сказал Папаша Кольцо. – Терпеть не могу неосторожных». И его слова тогда показались странными, поскольку беспечностью тут никогда не страдали.
– Хочу трахаться, – повторил старик, пьяный настолько, что едва стоял на ногах.
Пэйну стало жалко ту девчонку, которая ему достанется. Смердел гость, как все дерьмо Криза, вместе взятое. Обычно у дверей скучали три охранника, но они сбежали, чтобы глазеть на бой, а остался лишь хромой Пэйн – дно гребаной ямы.
Он горько и сдавленно вздохнул, поворачиваясь, чтобы позвать кого-нибудь чуть выше, чем дно, но тут, к великому и неприятному удивлению, крепкая рука обхватила его и холодное лезвие прижалось к горлу. Дверь позади захлопнулась.
– Где женщина, которую вы схватили? – Дыхание старика по-прежнему смердело перегаром, но руки оказались крепче, чем клещи. – Шай Соут, такая штучка с большим ртом. Где она?
– Не знаю ничего ни о каких женщинах… – удалось прохрипеть Пэйну. Он пытался говорить достаточно громко, чтобы кто-то услышал, но половину слов проглотил от удушья.
– Думаю, мне придется выпотрошить тебя. – Острие ножа больно укололо под челюсть.
– Мать твою! Ладно! Она в подвале!
– Веди! – Старик подтолкнул его.
Шаг, другой… Внезапно Пэйн сообразил, что большего унижения он не испытывал никогда в жизни, и начал дергаться и извиваться, пытаясь вырваться, сопротивляясь так, будто это было попыткой подняться наверх со дна выгребной ямы, стать кем-то, достойным уважения. Ну, по крайней мере, зауважать себя.
Но старик оказался словно из железа сделан. Неумолимая рука сжала горло Пэйна с такой силой, что он мог только булькать и хрипеть, а острие ножа скользнуло вдоль щеки к правому глазу.
– Еще дернешься, глаз выколю, – ужасающая суровость в голосе старика убила последнее желание сопротивляться. – Ты всего лишь тупица-привратник. Поэтому мне кажется, Папаша Кольцо не будет скучать по тебе. А ему конец по-любому. Отведи меня к женщине и не делай глупостей. Будешь живым тупицей-привратником. Соображаешь?
