Одноглазый целитель глядел в огонь, и там, в языках оранжевого пламени, видел давнее прошлое…
Это был первый год, когда Ихтора приняли в креффат. Приняли не только потому, что он был Осененный с сильным Даром, но еще и потому, что едва выжил после нападения оборотней на обоз и много времени провел в Цитадели на излечении. И все эти долгие мучительные дни занимался с послушниками. И как потом стало ясно, занимался неплохо. Это не вернуло парню глаз и не сделало изуродованное лицо краше, но позволяло не чувствовать себя безнадежно ущербным. Хотя и по сию пору ему, бывало, снились сны о той ночи, когда на обоз, в котором он ехал к месту служения, напала дикая стая. То были не волки. Ихтор навсегда запомнил стремительно летящие над сугробами рысьи тени. Некоторых разорвали насмерть, молодому целителю и еще троим повезло больше. Ратоборец, ехавший при обозе, сумел их отбить…
Так Ихтор из сторожевика, коим готовился стать на ближайшие несколько лет, сделался сразу креффом. На советах он старался все больше молчать. Позднее это вошло в привычку, и одноглазый лекарь знал – именно его молчаливость настораживает Нэда, который по сей день считал его той тихой речкой, в которой омутники водятся. Промолчал и на том совете, когда Клесх поднял переполох. Хотя трудно было назвать эту свару советом.
Нэд собрал наставников обсудить какие-то обыденные мелочи, когда в покой ввалился окровавленный, взопревший и яростный выученик Морага. Он из всех послушников был самым молодым, но в семнадцать лет уже водил обозы, потому как закончил обучение и был отправлен, к вящей радости Главы, на вольные хлеба. С глаз долой – из сердца вон. Нэд, отправляя парня в первый поход, сказал тогда вполголоса Рэму: «Хоть на короткий срок порядок в Цитадели воцарится».
Воцарился.
Клесх распахнул дверь так, что она едва не сорвалась с петель. Вид молодого ратника был страшен: правый бок окровавлен, рубаха задубела и прикипела к телу, лицо в багровых брызгах и разводах, на руке висит едва дышащая, дрожащая Майрико.
– Какого …?! – орал парень, обводя бешеным взглядом онемевших от изумления креффов.
Сперва никто не понял, отчего он так бесится. Наставники переглядывались, а когда до них дошло, что мальчишка толкует о том, будто среди Ходящих есть Осененные, а его, отправляя с обозом, о том не упредили… Первым рассмеялся Рэм, а за ним и остальные старики.
Клесх пошел белыми пятнами и замолчал, обводя всех тяжелым взглядом.
– Я людей еле отбил. А вам смешно?
Нэд поднялся со своего места и грохнул кулаком по столу, водворяя порядок, но парня прорвало, как плотину после ливня. Он рычал, тыча пальцем в тех, кто осмеливался хоть что-то возражать, говорил, что они тут днями и ночами сидят за стенами, греют задницы и жизни уже не знают, а он все видел своими глазами. Говорил о том, что Рэму и иже с ним давно пора на покой, раз не зрят дальше своего носа… Одним словом, прошелся по каждому.
Глава пытался оборвать поток его злых обвинений, вразумляя, что отродясь не было среди обитателей ночи Осененных Даром, что поблазнилось дураку в горячке боя, но тот стоял на своем, говорил, будто обережника из их с Майрико тройки убил именно Осененный. Оборотень.
И заткнуть дурака не было никакой возможности. Дошло до того, что смотритель рявкнул на парня, дабы катился вон и не возвращался, пока припадок не кончится, но тот вытолкнул на середину покоя свою целительницу и рявкнул «говори!», призывая ее в видоки.
Однако перепуганная девка от такой свары сробела и забормотала, что ничего не разобрала. Вроде видела, как сила лилась на той поляне, да вот только Клесха одного или еще чья, с перепугу не разобрала.
Клесху голос словно отрубили. Он так резко оборвался, точно под дых получил. Обернулся к подруге и посмотрел на нее так, словно она на его глазах в Ходящую обратилась. Как-то весь затих и отшатнулся. А в расширившихся глазах умерло что-то. Парень словно перегорел – будто в яркое чистое пламя плеснули ведро жидкой грязи. Не поддержала… Обманула… Предала…
Нэд уже и не чаял дурака заткнуть, а тут он сам словами подавился. И в этой тишине послышался голос Донатоса.
– Брось орать, Клесх. Это же твой первый настоящий бой был. У страха глаза велики. А когда полны штаны, и не такое привидится.
– Тебе виднее, – сухо сказал парень, по-прежнему не сводя глаз с потупившейся лекарки.
– Конечно, виднее. Я-то тебя, как цуцика, пришиб без всякого Дара. Говори уж прямо – ты обделался. Все поймут. С тобой такое уже бывало.
И он усмехнулся.
Рык, который в ответ на это поношение издал ратоборец, до сих пор стоял у Ихтора в ушах. Как парень на наузника кинулся, никто и понять не успел. Повадка у него была звериная. Только Мораг, предостерегая, заорал что-то, но эти двое уже покатились по полу.
Еле их тогда растащили, если бы не наставник, кто знает, чем бы дело закончилось. Вот только Ихтору все эти годы казалось, будто Клесх в последний миг пожалел Донатоса. Не стал убивать, хотя и мог. Целитель тогда по глазам его мертвым понял – уделал бы парень колдуна. Без труда. Никто б его не спас, даже Мораг. И потому Ихтору до сих пор не давало покоя, отчего в последний миг вой не ударил в полную силу. Диво, что никто этого не заметил. Ихтор уже теперь сомневался – самому не примерещилось ли?
Нэд, когда свара затихла и Мораг Клесха скрутил, хотел плетей волчонку всыпать, но тот так ощерился, что смельчаков кнут на него поднять не нашлось, да и сам Глава… не испугался, разумеется, просто связываться не стал. Чего в голову эту бешеную потом придет, гадай да жди.
И тогда впервые поступил Нэд, как поступает всякий слабый – решил убрать лихо с глаз долой, в надежде, что само собой исчезнет. Велел он Клесху уходить из Цитадели, скитаться по сторожевым тройкам и не появляться пять лет. Тот только плюнул в сердцах и вышел.
Что такое пять лет для семнадцатилетнего парня? Черная бездна. Глава обрек дерзкого стать ратоборцем дорог – ездить от деревни к деревне, от города к городу, изо дня в день водить обозы, нигде толком не оседая, всякий раз видя новые лица. Либо сгибнет, либо остепенится и заматереет.
Собираясь в путь на долгие выселки, Клесх знать не знал, что всю ночь Майрико рыдала, уткнувшись носом в грудь Ихтору, жалко оправдываясь, что испугалась, растерялась. К кому еще ей было пойти за утешением? Ихтора она знала давно, он был всего на пять лет старше, тоже целитель, и никогда ее не задевал.
И вот девушка сквозь слезы бормотала лекарю: мол, вроде, когда битва кипела, два потока силы она видела, а когда перед креффами стояла, дура дурой себе показалась, у которой от страха в голове путаница. Ведь быстро все случилось! Боя допрежь она не видала, вот и растерялась. За Клесха боялась. Он в крови весь был…
Корила себя девка, что не вступилась за парня. Но и в том, что видела в бою, тоже поручиться не могла. А ну как примерещилось? Слишком тяжкой правда была. Если была…
Но при этом, паче чаяния, понимала глупая, что предательства Клесх не простит. Слишком прямой и искренний, что в привязанности, что в нелюбви, он не забудет жалкой трусости подруги.
