Но взгляд — со скрытой печалью, отчего так?.. — взгляд пристальный, внимательный и вопросительный.
«Это не простушка. Это потомок двух запретных орденов, наследница двух даров Господних. Зрячий медиум-дальнобойщик — и левитесса?.. Поистине, комендант знал, кого производить в кавалеры. Жаль, сержант Динц не получил посвящения… Твёрдая порода — за десять поколений не рассеялась и не утратила даров».
— Ваш эфирный собеседник… тот, кто предупредил о бедствии — больше не выходил на связь?
— Нет, гере кавалер.
— Где он находился?
— Почти строго на севере… около румба к западу.
— Дистанция?
— Большая! дальше, чем я обычно слышу. Примерно… три тысячи миль.
— То есть он там, куда мы летим… Не западнее? не в Кивите?
— Нет. — Лара помотала головой. — Азимут Кивиты я знаю. Оттуда вещают молитвы, проклятия… Пять или шесть голосов, они слабо доносятся.
— Вот записка. — Карамо быстро писал карандашом на листке дорогой, палевой с узорами, почтовой бумаги. — Как только тот голос появится, запомните направление и бегите в штурманскую рубку, она на нижней палубе. Предъявите записку, вас пропустят. Попросите штурмана наложить луч голоса на карту. Покажете мне.
— Дирижабль на лету рыскает… — замялась Лара.
— Над сушей иначе нельзя, тут ветры меняются, есть восходящие потоки. Когда пойдём над морем, станет спокойней.
— …я могу ошибиться.
— Ан, кто из нас медиум? кто кому должен объяснять, как вводятся поправки?
— А… что ему сказать, если он спросит о…
— Скажите, что прощает только Бог, — жёстко ответствовал Карамо. — Если он хочет быть прощён на земле, пусть живёт с честью или умрёт с честью. И осторожнее с ним — он скверный человек.
Отпустив девицу, кавалер с интересом вскрыл второй конверт, доставленный силачом-корнетом — отчёт Галарди по родословной Динцев.
Статс-секретарь, получив наводку, быстро накопал много любопытного об этой семейке.
Но главная его находка бросилась в глаза с первой страницы, из равнодушных беглых строк: «Отец — Ольдер Динц, кровельщик. Мать — Рутана Динц (в девичестве Эливис)».
Рука с бумагами опустилась на стол, а левая сжалась в кулак. Светлая каюта померкла в глазах Карамо, словно незримый Молот Гнева опустился на него, и душа, выбитая из тела сокрушительным ударом, полетела вниз, в пропасть тёмного царства — туда, где горят неугасимые костры обид, где текут реки слёз, где упрёки и стоны летают как чёрные птицы, не находя приюта и ответа…
«Я молилась святым Ларам, чтобы он родился крепким и здоровым — и назвала в их честь… Посмотри, какой у нас славный мальчишка!»
«Рути, у меня будет время наглядеться на него. Я позабочусь о нём, он ни в чём не будет нуждаться. Но мы не можем быть вместе… Вот деньги. Ты сможешь устроиться, как захочешь».
«Турмо, неужели…»
«Поцелуй его, попрощайся».
«Возьми меня с собой. Я согласна даже…»
«Поторопись. Нас не должны видеть вместе».
«Турмо!»
Дверца хлопнула, кучер взмахнул бичом, лошади рванули. Тёмная, наглухо закрытая карета устремилась в ночной дождь, в бездонные пустые переулки, взметая колёсами брызги из луж. Бежала ли девушка следом — плачущая, промокшая, с кошельком золота в руке, оставленным взамен ребёнка?.. Он слышал удалявшиеся неразборчивые крики, но не посмел сдвинуть шторку заднего оконца, оглянуться.
«Рута! Вот чьи это черты… Рута… Нельзя, нельзя бросать людей — потом они вернутся, даже в другом теле, чтобы напомнить о себе. Как мокрые призраки — они идут следом, догоняют и мстят — все, кого ты забыл и оставил… От них не убежишь. Я должен объясниться?.. Как? „Всё могло быть иначе, но я оставил твою мать — беременную не тобой. У нас ничего общего, кроме моей беды“. И чего мне ждать от той, которая догнала меня?..»
Костюм аэронавта — восхитительный. И мужчине, и женщине впору. Карамо взял для девчонок размеры поменьше — наверно, такие носят юнги или кадеты.
Наряд состоял из просторной куртки и широких штанов, которые можно пристегнуть друг другу и превратить в комбинезон; ещё в комплект входило кепи с наушниками и подбородочным ремешком, перчатки, тельняшка, подштанники и ботинки на каучуковой подошве. Всё матерчатое — нежного серо-голубого цвета. Ткань ласкала руки.
В отдельной укладке прилагалось тёплое бельё, носки, подкладка к куртке, очки-«консервы», маска против обморожения, кожаный пояс, ремни (а зачем эта сбруя?) и застёжки-карабины.
Когда не по себе, на душе кисло и на сердце непокой, надо наряжаться или причёсываться. Самое лучшее девичье средство отвлечься, позабыть свои тревоги. Или сесть у зеркала, заняться своей внешностью. Наконец, можно вымыться, потому что «вода беду прочь уносит».
Однако Ларе пришлось менять одежду в каютке без зеркала, вместе с Эритой. Молча, без единого слова, они встали спиной к спине и занялись гардеробом. Не потому, что стеснялись друг друга — просто видеть одна другую не хотели. Уж Лара — точно. А принцесса не желала смотреть кому бы то ни было в спину.
Всё-таки Лара украдкой взглянула через плечо.
«И что он в ней нашёл?..»
Обнажённая Эри была как картинка — довольно тонкая, но сильная, атласно-гладкая. Такие, с точёными фигурами, снятся ребятам и сводят с ума. А после ребята лезут подсматривать за девчонками в дешёвой купальне. Ржут, свищут, улюлюкают над всеми, но едят глазами — только таких.
«Чем она красивей? У меня ноги лучше…»
Лара осмотрела свои ноги — и расстроилась.
Бррр. Коленные чашки выпятились, лодыжки торчат, ляжки худые, голени тощие, а ступни? прямо утиные лапы…
Бёдер нету, какие-то кости.
Грудь? да разве это грудь?! одна насмешка.
Тотчас на ум пришла великолепная Джани Трисильян, вокруг которой увивались кавалеры — будто шмели возле медвяного цветка. Вот кто девушка в расцвете. Понятно, что фунт косметики намазан — опереточной певице так положено, чтобы блистать и быть на высоте, не хуже светских дам, — но телом дочь нотариуса бог наградил ой-ой. Одним декольте любого ухажёра очарует. Та-акие наливные яблоки…
«Дева Небесная, ну почему я плоская? У других вон сколько выросло, а у меня чуть!.. Может, чем-нибудь натираться? утренней росой или лампадным маслом?..»
А вспомнить своё лицо, разревёшься. Скулы как у тахонской кочевницы из книжки «Народы Дикого Запада». Нос противный. Волосы — пакля. Рот щелью.
«Я уродина, — с отчаянием убедилась Лара. — А вырасту — ещё страшнее стану. Да лучше не жить! Надеть костюм — и со смотровой площадки вниз… Пусть он один останется и плачет, плачет… пусть меня вспоминает и кается, что изменил!»
