— Естественно! Но покупка останется в твоей собственности. И я почему-то уверен, что оборудование со временем окупится. Если ты сомневаешься в эффективности вложенных капиталов, посади своего бухгалтера или присылай проверяющего… Хотя ты и так знаешь — у меня тут почти не воруют и взяток левых не берут.
— Знаю. Потому и соглашаюсь. И передаю тебе средства с оформлением права владения на клинику. Работай. Мне для сына ничего не жалко. Если Максим — Адриано восстановится и вернется к нам, вся последующая прибыль с комнаты меня совершенно не интересует, будешь распоряжаться ею по своему усмотрению.
— Добро. Все понял. Тогда немедленно делаю заказ и выделяю помещение для новой палаты.
Глава 1. Тюрьма
Кажется, я здорово влип. Основательно. И выхода из этой трагической и неприятной ситуации не вижу. Нахожусь в полной темноте, и уже в который раз пытаюсь провести инвентаризацию собственной памяти. Зовут меня Максим — Адриано. Ну да, двойное имя, пусть вас это не смущает. Родители при моем рождении не сошлись во мнениях, вот и одарили имечком. Пусть для кого-то и дико звучит обращение Максим — Адриано Сергеевич, но я привык, и мне нравится.
Так вот, о моей памяти… Считать и писать не разучился. Довольно солидные знания никуда не делись — помню почти каждый момент собственной жизни. Мне сорок два года — в полном расцвете сил. Был, по крайней мере, до недавнего времени. Но и сейчас, как это ни странно звучит, осознаю свое "я" вполне адекватно, правильно, и уж точно за психа себя не считаю.
Только вся беда в том — как я успел к данному времени разобраться — что сознание полностью утратило контроль над телом. Моя бренная тушка живет собственной жизнью, к которой я никак не могу подобрать рычаги управления. К примеру, мне хочется поднять руку — а дергается нога. Хочу шагнуть — но падаю на спину. Открываю рот — голова трясется в нервном тике. Вкус каши во рту гудит в ушах воплем дикого зверя, а голос родной матери меня опрокидывает ударом в солнечное сплетение. С обонянием тоже неразбериха. Даже глаза открываются и закрываются помимо моей воли.
Но самым страшным оказалось недавнее событие. Я спал, как мне казалось, но мое тело в этот момент в безумной ярости крушило все, что имелось в палате. Я очнулся и осознал происходящее лишь в самом конце этого кошмара, когда неподвластные мне руки с вывернутыми от перегрузок суставами, пытались выбить окно. Мне показалось невероятным, что обоняние распознало сонный газ, я четко услышал его шипение и звон стекла и даже смог осознать момент своего падения. У меня и раньше бывали моменты просветления, но это всегда относилось к чему-то в отдельности: либо слух, либо движение, либо обоняние. Поэтому и невероятно — ведь еще ни разу после аварии так много чувств (сразу четыре из девяти!) не становились мне послушны одновременно: обоняние, слух, ноцицепция и проприоцепция.
Ну да, чувств у человека девять. Если не больше. А вы не знали? Обычная косность мышления и навязанные стереотипы. Как повелось рассуждать о пяти чувствах испокон веков после Аристотеля, так и талдычат в большинстве своем одно и то же.
Хотя толку от моих знаний — ноль. Что с того, что мне известно про все девять чувств, если они мне совершенно не подчиняются? Правда, в последние дни мне удавалось как-то управлять слухом. В медитативном состоянии "наполнения праной" я начинаю воспринимать поток звуков вполне правильно и адекватно. Пусть и кажется, что уши набиты ватой, а иногда и повторы странные случаются как у заезженной пластинки, но это уже великий прорыв. Как мне кажется. И тут вдруг сразу четыре чувства мне стали подвластны! Чем не прогресс? Пусть и медленный, но все-таки…
Вот бы еще зрение взять под контроль. Мышцы сокращаются бесконтрольно, шея чаще всего поворачивает голову не туда, куда мне нужно. Тоже мне, балда безмозглая, обрела независимость! А ведь насколько было бы проще, если бы я мог подавать знаки глазами. Я читал о таких случаях и видел в кинофильмах, когда полностью парализованные люди, моргая, могут отвечать на простейшие вопросы своих родственников. А вот я, увы — не могу. Для такого "счастья" нужно еще и мышцами век научиться управлять.
Вот и сейчас, лежу вроде как на кровати, мои глаза открыты и смотрят в стену. А я словно вор пытаюсь выглянуть в мир, подсмотреть, что там творится. Если правильно интерпретировать появление в моем поле зрения край серого медицинского халата, меня либо подкармливают внутривенным питанием, либо попросту меняют утку. Ну да, как это ни прискорбно, но и естественные процессы очищения организма мне тоже неподвластны. Хотя есть плюс: до меня очень редко доходит понимание моей полной беспомощности, поэтому я стараюсь не заморачиваться на таких бытовых казусах.
А вот послушать, о чем говорят санитары — просто необходимо. Их слова, порой полные цинизма, а то и презрения к пациенту, все равно являются чуть ли не единственным мостиком, связывающим меня с остальным миром.
Как можно быстрей стараюсь обрести состояние полного покоя и ввожу сознание в расслабляющую медитацию. За свою жизнь я каких только религиозных взглядов и научных течений ни придерживался. Изучал глубоко, только вот бросал быстро и, как правило, всегда разочаровывался. Но медитировать, впитывая прану сквозь чакры, научился лихо. Опять-таки откровенно насмехаясь и над самим понятием о чакрах, и над теми, кто о них с умным видом рассказывает, при этом заболевая и умирая как и все остальные обыватели.
Получилось. Вначале словно издалека, а потом все отчетливее слышу разговор местных медбратьев:
— …мало ли что рассказывают! — ворчал один недовольно. — Любого психа надо лечить успокоительным и относиться к нему как к дикому, опасному зверю. Иначе без головы останешься!
— Это ты зря так кидаешься в крайности, — рассуждал его более спокойный, и, судя по голосу, несколько старший товарищ. — Все-таки случаи излечения происходят, люди возвращаются в общество и довольно сносно в нем адаптируются.
— Ха! Неужели ты веришь, что, к примеру, данного дурика можно вылечить? Ты вспомни, что он недавно со своей палатой сотворил. Как по мне, я бы таких сразу усыплял и средств на него не тратил.
— Экий ты прыткий! Во — первых, средства не твои. Чего тебе их жалеть? А, во — вторых, если всех дуриков усыплять, то клинику закрывать придется. А где тебя, такого идиота, еще на работу примут?
— Эй! Ты за словами-то следи! — не на шутку обиделся первый санитар. — Сам-то чего доцентом в академии наук не работаешь? Мозгов не хватает? Или они у тебя только для ухода за такими вот буйными заточены?
— Любую работу надо любить, — примирительно продолжил второй. — Да и человек этот перед тобой не виноват. Представь только на минутку, что он твой брат или отец… А — а! Вот то-то же!
Некоторое время царило молчание, а стена в моем поле зрения вздрогнула, потом поехала в сторону, а мне представилась возможность рассмотреть мраморный плинтус. Видимо тело передвигали, мыли, возможно делали массаж, чтобы не было пролежней. А я от всей души мысленно сочувствовал тяжкому труду этих санитаров. Все-таки в самом деле мужики рисковали своими головами. Сам как вспомню сцену крушения палаты и попытку выбить решетку — вздрагиваю. Конечно, не телом вздрагиваю, а неким подспудным естеством.
