– А-а, тюремщики пожаловали, – произнес он по-английски с акцентом восточных штатов. – А вы что – новенький?
С этими словами Троцкий отхлебнул чай из стакана, стоявшего на столе.
– Нет, сэр. – Кирилл слегка поклонился. – Простите, вы не могли бы дать мне автограф? А то мне ведь никто не поверит, что я видел самого Троцкого.
Беглый политик оживился:
– Американец? Моряк, надо полагать? Автограф? Разумеется. А что написать?
– Американец, – подтвердил Новиков. – Моряк. Вот, если не верите – могу доказать, – и с этими словами он извлек из бумажника блестящий «игль». – Это – обычный талисман американских моряков. Видите, как блестит?
И монета, словно по волшебству, начала вращаться в руке Кирилла, погружая Троцкого в лёгкий транс.
Снорсону было неинтересно разглядывать золотой кругляшок. Куда больше его интересовала судьба принесенной бутылки, а потому он спокойно вышел, оставив Кирилла наедине с Троцким. Тот уже не отводил взгляд от блестящей монетки, точно завороженный, не обращая внимания на негромкий голос собеседника:
– Вам грозит опасность. Вас могут убить. В этой деревне – все убийцы. Берегитесь. Вот что вас может спасти – на стол с тихим стуком лег браунинг, незаметно прихваченный из кобуры второго капрала. – Вам нужно быть очень осторожным. При малейшей угрозе – стрелять первым.
Троцкий молча кивнул, не отрывая взгляда от монеты, мелькавшей в руках странного визитера, и сглотнул. Новиков протянул ему стакан с уже растворившимся порошком.
– Выпейте, это подкрепит ваши силы. Так как насчет автографа, сэр? – спросил он, внезапно спрятав монету в кулак. – Дадите?
Троцкий встряхнул головой, провел по лбу ладонью:
– Да-да, конечно. Вот, пожалуйста, – он схватил листок и черканул на нем несколько строк. – Берите.
– Thanks a lot,
[44]
– поклонился Кирилл и вышел прочь.
И тут же попал в объятия капрала Вермандсона.
– Ну, что? Видал, Джозайя, какого мы тут тигра прячем?
– Да ну-у… – протянул Новиков. – Тоже мне – тигр. Он вроде всех боится.
– Ну так! – капрал важно кивнул. – Конечно, боится. И ты бы боялся, старина, если бы Сталин назначил за твою голову целую кучу новеньких блестящих крон!
Внезапно Кирилл решил подстраховаться. Он изобразил на лице «возвышенный полет» мыслей, а затем вдруг приник к уху капрала и зашептал:
– Слушай, Арне, дружище, а давай я его… а? Прикинь, тебе ведь нельзя, а мне – мне-то можно. И мы потом получим от Сталина эту самую кучу крон, поделим и… Ты мне только дай кольт, а уж я – я-то не промахнусь!
В голове пьяного Вермандсона некоторое время шла борьба между сребролюбием и чувством долга, но последнее все же победило. Тяжело вздохнув, он помотал головой:
– Нет, venn kamerat, нельзя. Никак нельзя. Мы же его охранять должны… Нам же сам король, – тут капрал пьяно всхлипнул, – доверил. И мы…
Дальше продолжать от избытка чувств он не смог, а потому просто проводил Кирилла в его «номер» – крохотную каморку прислуги, в которой, однако, имелись приличная кровать, тумбочка, графин с водой и чистое белье.
– Спи, старина, – Арне Вермандсон гулко хлопнул Новикова по спине. – Спи и ничего не бойся! Потому что теперь тебя бережем мы.
С этими словами он ухмыльнулся и, выйдя, закрыл дверь на ключ:
– Что будет нужно – стучи! – раздался его пьяный голос, а потом забухали тяжелые шаги.
Судя по их неритмичности, капрал был пьян до полного изумления. Кирилл слышал, как Вермандсон пару раз падал и раз десять собирался упасть, лишь в последний момент успевая схватиться за что-то. Потом все стихло.
Новиков сделал несколько резких наклонов, потом занялся дыхательной гимнастикой, стараясь скорее выгнать хмель из головы. По его прикидкам, у него была еще пара часов до того, как начнется. Он налил себе стакан воды, вытащил купленную в столичной норвежской аптеке таблетку колы, тщательно разжевал ее, запил водой. Повторил все то же самое с таблеткой аспирина. В голове прояснилось окончательно, Кирилл сел на кровать и стал ждать. Мерно бежала секундная стрелка, отсчитывая падающие мгновения, не торопясь шла минутная, и, незаметно глазу, ползла часовая. Десять минут… двадцать…
Дверь захлопнулась, оставив Льва Давидовича в одиночестве. Троцкий огляделся, потом посмотрел на перо, зажатое в руке. Должно быть, он собирался что-то писать, но вот что? И если собирался, то где бумага?..
Он встряхнул головой и попытался восстановить недавние события, но почему-то не смог вспомнить ничего, что происходило с ним после обеда. Да и обед этот был сплошной насмешкой над едой: осточертевший печеный лосось с вареной картошкой, укропом и вечным, опостылевшим хуже горькой редьки, мутным кисло-сладким соусом. Когда-то он любил лососину, но за полгода в Норвегии успел ее возненавидеть. И этот вечный кисло-сладкий соус! До сих пор во рту остался его противный привкус. Он отпил чая, чтобы смыть гадкое послевкусие обеда, но это не помогло. И тут вдруг перед глазами что-то сверкнуло, словно бы осколок зеркала под солнечными лучами. И тут же в ушах отчетливо зазвучал мягкий, убедительный голос: «Вам грозит опасность. Вас могут убить. Вам нужно быть очень осторожным…»
Троцкий резко обернулся, но в комнате никого не оказалось. «Померещилось», – с раздражением подумал он, снова поворачиваясь к столу. И чуть не вскрикнул от неожиданности: прямо перед ним на столе лежал пистолет. Браунинг.
Даже под страхом смерти Лев Давидович не смог бы объяснить, откуда взялось оружие в кабинете, на его рабочем столе. Чувствуя, как по спине пробежал холодный липкий ручеек пота, он осторожно взял пистолет двумя пальцами, поднес к лицу. Обычный пистолет, у него во время гражданской был такой же.
На вороненом кожухе затвора возник ухмыляющийся рот:
– Ты не узнал меня, миин алт приианд?
[45]
– спросил браунинг звонким шепотом. – А помнишь, как мы с тобой?..
Что именно они делали вместе с браунингом, Троцкий так и не узнал, потому что за окном вдруг возникла жуткая харя. Она гримасничала, показывала синий распухший язык, вращала огромными глазами без ресниц. Лев Давидович шарахнулся назад, но харя каким-то невероятным образом проникла в комнату и принялась летать по комнате. И тут он вспомнил о браунинге, который так и держал в руке. Торопливо щелкнул затвором, вскинул пистолет…
Хари не было. Нигде. Троцкий оглянулся. Точно пропала. Он взял со стола стакан с уже остывшим чаем и допил его одним длинным глотком.
– В то вгемя, когда пголетагиат задыхается под непосильным игом бугжуазии, – раздался за спиной громкий картавый голос, – товагищ Тгоцкий чайком изволят баловаться! Хогош, ничего не скажешь!..
