Когда мы добираемся до развязки, — на велосипеде я такой никогда не пересекал, машины несутся на тебя со всех сторон, как в видеоигре, — нам остается лишь действовать наугад, поскольку даже Карл признается, что не уверен, в какую сторону сворачивать.
Но тут мы замечаем железную дорогу и едем вдоль нее, в нужном, как нам кажется, направлении. Рельсы приводят нас на станцию «Престон-роуд», что означает: курс верный, поскольку «Престон-роуд» станция между нашей и Уэмбли. Сразу за ней мы снова видим башни стадиона, и это кажется чудом, поскольку теперь они намного ближе. И намного выше.
Оказывается, можно доехать куда угодно, и для этого не надо ни у кого отпрашиваться, и ничего плохого с тобой не случится. Это все равно что вдруг научиться играть в самую чумовую игру на свете. Ты вдруг понимаешь: может, что-то и находится от тебя далеко-далеко, но это вовсе не означает, что там опаснее, чем на твоей улице. В общем, ты вдруг просекаешь, что мысль, будто твой крошечный мирок — единственный безопасный на свете, полная чушь. Очень далеко от тебя — это очень близко для тех, кто живет там, а твой собственный дом — край света для них. Люди живут повсюду, и получается, что далекое для одних — близкое для других, а значит, ничего страшного в этом далеком нет и в помине.
Если хорошенько подумать, то все это вроде как само собой разумеется, просто для меня это совершенно поразительное открытие.
За все это время я ни разу не взглянул на часы и почти не чувствую усталости, когда мы сворачиваем за угол и перед нами открывается длинная, прямая дорожка, ведущая прямо к башням-близнецам. Мы видели эту дорожку по телику. Любой человек на Земле наверняка видел ее по телику, в день финала розыгрыша кубка, когда тысячи болельщиков, расталкивая друг дружку, устремляются к стадиону и такое впечатление, будто перед тобой длинная ковровая дорожка из тысяч и тысяч людей. И вот мы здесь. Только мы одни. И все это только наше.
Олли издает крик первым, но стоит ему открыть рот, как мы тоже начинаем громко вопить, пока хватает дыхалки. Мы несемся вниз по дорожке, и сердца колотятся как чокнутые, а мы катим все быстрее и быстрее, прямо к лестницам стадиона, как бы наперегонки и вроде как не наперегонки — просто мчимся со всей мочи, радуясь, что добились своего, что добрались-таки до Уэмбли. И это самое потрясающее чувство на свете.
Мы болтаемся у стадиона целую вечность, взбираясь на всевозможные пандусы, съезжая с них, разгоняясь и тормозя с заносом прямо в лужах (огромных-преогромных). Парковка перед стадионом такая здоровенная, что, глядя на нее, просто невозможно удержаться от желания пронестись от края до края на самой зверской скорости. Там никого кроме нас, нас и голубей, тучей взмывающих вверх, если ты несешься прямо на них. Карл предложил задавить хотя бы одного, но нам не удается даже приблизиться к птицам.
Мы так увлеклись, что начисто забыли про обед. И просто вдруг обнаруживаем, что крутим педали в сторону дома, хотя никто из нас даже не заикался, что пора назад. Несмотря на то что прежде я таких далеких путешествий на велике не совершал, дорога словно впечаталась в мозг, и обратный путь мы преодолеваем на автомате. Все перекрестки запечатлелись в памяти, и ты, не задумываясь, сворачиваешь куда надо. Нам даже не нужно об этом говорить. Мы просто едем в одну и ту же сторону.
Меня всегда удивляло, откуда взрослые знают, как добраться в то или иное место, но теперь-то я их понимаю. В этом нет никакого чуда. Или же это чудо, на какое способен любой из нас.
На обратном пути я вдруг вспоминаю, что так и не рассказал Олли про то, что знаю о Карле. Не рассказал про бензопилу — как он проиграл и повел себя точно придурок.
Сначала я думал, что не утерплю поскорее все ему выложить — чтобы оттолкнуть Олли от Карла и вернуть вещи на свои места, — но теперь мне кажется, что разумнее попридержать язык до лучших времен. Возможно, втроем нам будет веселее. Возможно, стоит выждать и посмотреть: а вдруг Карл окажется нормальным пацаном? Когда он рядом, что-нибудь всегда происходит. Что-то такое, чего раньше никогда не происходило.
Сперва мы подъезжаем к дому Олли. Уже почти стемнело. Прощаясь, Карл спрашивает у Олли его номер телефона. Олли исчезает в доме и через минуту возвращается с листочком бумаги.
— Номер Бена я тоже записал. — Он протягивает бумажку Карлу.
— А он чего, сам писать не умеет?
Поскольку обращается Карл к Олли, а не ко мне, я не могу ответить, но от его слов мне становится как-то не по себе: ведь мы только что вместе просто классно повеселились, и вдруг он ведет себя так, словно хочет нарваться на ссору.
— А твой? — Олли явно пытается сменить тему разговора.
Карл молча берет ручку, рывком закатывает Олли рукав и пишет большими цифрами прямо у него на руке. Олли дергается и хихикает.
— Ну, а тебе? — обращается он ко мне, закончив с Олли.
Я пожимаю плечами, что означает «да». Карл берет мою руку и выдавливает на тыльной стороне кисти крошечные, корявые цифры. Я делаю вид, что не заметил разницы или что мне по барабану, а сам втайне напрягаю мозги, пытаясь придумать в отместку какую-нибудь шутку, которая снова уравновесит ситуацию, но ничего путного в башку не лезет.
Мы стоим ровно на том самом месте, где мама Олли сказала мне, что Олли с Карлом уехали без меня. Полное ощущение, будто прошла целая вечность, хотя это было всего лишь утром. И вот теперь, когда Карл сжимает мне руку, корябая на ней крошечные цифирки, меня вновь охватывает все то же утреннее чувство: что меня вычеркивают, что Карл поставил меня рангом ниже Олли.
Прощаясь со мной, Олли отводит глаза.
Позднее, в ванне, я скребу и скребу, пока не становится больно, пока от надписи не остается и следа.
Дом Олли
По субботам у нас с Олли давно вошло в систему, пока не начался спортивный обзор по телику, устраивать возню на ковре в гостиной, подражая приемам борцов.
Но теперь, когда к нам присоединяется Карл, игра становится совсем другой. Борьба скорее похожа на драку, особенно если я против Карла. Он может побить нас обоих, но с Олли он обходится гораздо мягче. Карл специально делает так, чтобы свалиться на ковер, сплетясь с Олли в какой-нибудь прикольной позе, и при этом они всегда ржут как шизанутые. Когда же очередь доходит до меня, он просто хватает меня за локоть, за руку или за ухо и крутит изо всех сил, пока я не сдамся, а потом снова и снова повторяет свой приемчик, заставляя просить пощады.
Олли он никогда не делает больно. Только мне. И Олли об этом знает, но ему все равно.
Олли он действительно нравится. В этом-то вся проблема. Олли нравится быть в группе, а не в паре. Так что с Уэмбли и до самого конца каникул наша троица — единая команда. Теперь мы с Олли больше не бываем вдвоем. Теперь мы всегда втроем.
Меня это не устраивает, я этого абсолютно не хочу, но как его можно не пустить, если Олли сам его позвал? И как я могу сидеть дома один, изнывая от скуки? Чтобы против кого-то пойти, надо действовать сообща. Если у тебя есть друг, все получается как бы само собой, ты особо не заморачиваешься на эту тему. Достаточно того, что вы вместе, и всем сразу становится ясно: в эту компанию никого больше не приглашают. Но с Карлом Олли ведет себя совершенно иначе. Он открывает двери и впускает его без всяких разговоров, даже не интересуясь, нравится мне это или нет.
