— Он сумасшедший, — говорю я.
Олли не отвечает. Он поворачивается и пристально смотрит вдоль улицы, в сторону дома Карла.
— Он совсем спятил, — добавляю я.
Олли по-прежнему стоит отвернувшись.
— Если б не ты…
Но Олли перебивает:
— Ты сам его вынудил.
— Неправда. Он псих. Почему, по-твоему, он в той школе?
Олли долго не отвечает. А затем едва слышно бормочет:
— Ты сам его вынудил.
— Ты вообще о чем-нибудь другом можешь думать?
Теперь я действительно злюсь. Не на Карла. На Олли.
Но он лишь пожимает плечами. И в конце концов говорит:
— Ты просто не знаешь, каково это.
— Каково что?
Он снова пожимает плечами, вперившись в землю.
— Что каково?!
— Я пошел домой.
И Олли уходит.
Он медленно шагает посередине дороги. И не оборачивается. А возле угла вдруг подпрыгивает и с силой пинает камень. С грохотом камень отлетает от дверцы стоящей на другой стороне машины.
Моя комната
Увидев свое отражение — точнее, яблочное пюре вперемешку с кровью — в зеркале, я понимаю, почему Олли так таращился. Даже я таращу глаза, а ведь это мое собственное лицо. Но долго стоять в коридоре нельзя. Надо срочно умыться и переодеться, иначе вопросов не оберешься.
Иду прямиком к себе, но у ванной меня перехватывает Донни. Сперва он, как обычно, смотрит сквозь меня, но затем взгляд резко фокусируется и он хватает меня за локоть.
Я выдергиваю руку и бегу к себе в комнату, но не успеваю захлопнуть дверь. Он пропихнул ногу, и я отчаянно лягаю его башмак. Бесполезно. Обычно он разгуливает по дому в носках, и я наверняка победил бы его, как следует врезав по ноге, но сегодня Донни, как назло, влез в свои «мартенсы».
Дверь медленно поддается. Я держусь еще секунд десять, а потом сдаюсь, и он проникает внутрь. Как это типично для Донни! Раз в жизни удостоился его внимания, и то в тот момент, когда оно мне совсем ни к чему.
Донни разглядывает мое лицо и слегка морщится. Он тянется потрогать, но я шлепком отбиваю его руку. Он между мной и дверью, так что сбежать невозможно.
— С тобой все в порядке?
От его тона слезы подкатывают к глазам, я едва сдерживаюсь. Бессильно оседаю на краешек кровати. Донни и доброта — вот уже чего я точно не ожидал. Я так потрясен, что вся моя защита трещит по швам.
— Кто это сделал?
Теперь в голосе Донни явно слышится гнев.
Я качаю головой.
— Кто это сделал?
— Никто. — Мой голос дрожит.
Он садится рядом и обнимает меня за плечи. Сначала это кажется странным, но потом становится приятно. Я рад, что он рядом. Я уже и забыл, когда Донни в последний раз дотрагивался до меня по-дружески. Наверное, когда я был еще в пеленках. Стараюсь не заплакать, и у меня почти получается.
И вот когда я уже начинаю привыкать к мысли, что Донни хороший и добрый, он вдруг встает и молча выходит из комнаты.
Я слышу, как открывается и закрывается кран, а затем он возвращается с влажным полотенцем и снова садится возле меня.
— Только маме не говори, — прошу я.
— Потерпи, сейчас будет больно.
Он начинает промакивать яблочное пюре и кровь. Руки у меня трясутся, и приходится сунуть их под себя, чтобы Донни не заметил. Я невольно дергаюсь, когда он дотрагивается до раны на щеке, но Донни очень осторожен. Дважды он возвращается в ванную и прополаскивает полотенце.
Время от времени он говорит мне, что я молодец и что я веду себя как настоящий мужчина. Раньше я такого от него ни разу не слышал.
Когда все уже позади, он снова спрашивает, на этот раз очень спокойно:
— Кто это сделал?
Я качаю головой.
— Это тот парень с нашей улицы?
— Это вышло случайно, — отвечаю я.
— Так это был он?
— Мы просто играли.
— Чем он тебя ударил?
— Мы просто баловались.
— Так, значит, ты с ним играешь? Вы дружите?
— Мы не играем. Мы просто тусуемся вместе. Я и Олли.
— Ты, Олли и он. Так вы друзья?
— Да.
— И давно?
Я передергиваю плечами.
— Не будь идиотом, Бен. Он же дурной. Психованный. И если ты будешь играть с ним и дальше, это повторится снова.
— Мы не играем.
— Прости, забыл.
По лицу Донни проскальзывает легкая усмешка, но уже через миг он опять становится совершенно серьезным.
— У этого парня проблемы с мозгами.
— Он мой друг.
— Он тебя избил.
— Я сам виноват. Наговорил всякого.
Донни качает головой, затем берет меня обеими руками за плечи и разворачивает к себе. Рядом с ним я чувствую себя совсем крошечным. С высоты своего огромного роста он смотрит мне прямо в глаза.
— Хочешь, я с ним разберусь?
Я не припомню случая, чтобы за всю свою жизнь Донни хоть раз с кем-то подрался, но по тому, как он это произносит, ясно: Донни не шутит. Он реально готов это сделать.
А что, мысль, вообще-то, интересная. Воображение уже рисует, как все происходит на самом деле, и это просто супер. Донни возвышается над Карлом, он в два раза крупнее, он месит его кулаками, и для него это так легко, что мне даже не весело. С абсолютно непроницаемым лицом Донни лупит Карла еще и еще, а я молча наблюдаю с противоположной стороны улицы. Все происходит прямо перед нашим домом. Карл что-то кричит, лицо у него покраснело и перекосилось, он умоляет меня заставить Донни прекратить, но я просто стою, скрестив на груди руки, и созерцаю эту замечательную сцену.
— Нет, — отвечаю я. — Не надо.
Донни поднимается и идет к двери.
— Переоденься, — говорит он. — И прими ванну.
— Ты ведь никому не скажешь, правда?
Он качает головой:
— Нет. Тем более что это все равно ничего не изменит. Разве что ты всю неделю проходишь в вязаном шлеме.
Я направляюсь в ванную и разглядываю в зеркале рубец на щеке — длинный и слегка вздувшийся, наполовину рана, наполовину синяк. Дотрагиваюсь мизинцем, и рубец тут же отзывается болью, резкой и сильной, и мне сразу хочется потрогать снова.
Я запираю дверь и открываю краны на полную. Краны у нас старомодные, и вода вырывается мощной струей пополам с паром.
