Потом я иду к машине, где ждут мои люди, неспособные интерпретировать мое настроение, — они предлагают мне вещи, которых мне совсем не хочется, так и не прочитав у меня на лице, что я хочу остаться один.
Ночью я лежу за своим новым лицом, разговариваю с ним. Оно слушает, но в ответ мало что может сказать. Иногда я чувствую ответное подрагивание мышцы — это лицо тянется ко мне, пытается заговорить. Я внимательно вслушиваюсь, как это делал бы Уолтер, в шепот невыразительных губ:
— Что я скажу своему ребенку? А когда буду умирать и окажусь не в силах разговаривать — как я посмотрю ему в глаза и покажу, что я его люблю?
Уже потом, во сне по лицу моему проплывает образ безмятежности, смягчая маску. Я сижу и пью чай. Мое старое лицо выглядывает в окно и видит Уолтера — сочной ухмылкой он дает мне понять, что ему нравится. Я встаю; боль моя поднимается от сердца к лицу и рассеивается. За ней приходит счастье; потом — горечь; дальше — радость. Все они вздымаются из самой сердцевины меня, оставляя свои следы на моем челе, в уголках рта и глаз, у меня на губах, — и так проявляют мой характер. Я просыпаюсь, какой–то миг чувствуя себя цельным снова. Но потом вспоминаю: лицо являет миру душу, но его иногда сменить гораздо проще.
В ПОИСКАХ КОВАРНОГО ФИЛИППИНЦА
«Мы видели раскосого опасного япошку, мы видели коварного филиппинца…»
— Марлон Брандо высказывается о кинематографе в шоу «Ларри Кинг живьем»
Коварный филиппинец. Как часто я укладывался вечером спать, а эта фраза эхом отдавалась у меня в голове. Однако лишь совсем недавно я осознал, что никогда ни одного настоящего коварного филиппинца на самом деле не видел. Я проезжал через филиппинские кварталы, и всё, что я там видел, казалось мне достаточно простодушным. Вывески того или другого — химчистки ли, авторемонта, — все они выглядели безобидными, но, видимо, истинное их вероломство таилось где–то внутри. Мне стало интересно, при каких обстоятельствах коварство выходит на поверхность.
Я несколько лет проработал с филиппинкой и теперь решил провести небольшой эксперимент. Я спросил ее, как бы она поступила, если бы стала свидетелем дорожно–транспортного происшествия, и на месте аварии кто–нибудь шарахался бы, не зная, что делать, как ушибленный.
— Я бы остановилась и помогла бы, наверное, — ответила она.
— Зачем? — спросил я. — Получить что–нибудь взамен?
Она пристально посмотрела на меня:
— А вы бы что сделали — вызвали подмогу и остались дожидаться, когда подоспеет помощь?
Я понял, что у нее перед глазами стоит стереотип Милосердного и Вежливого Белого Англо–Американца, и содрогнулся от отвращения. Я так расстроился, что чуть было не захотел разозлиться.
Я решил взять в прокате фильмы, где можно будет изучить, как изображают филиппинцев. Я посмотрел «Крестного отца», «2001» и «Унесенных ветром». В них не наблюдалось ни одного упоминания о коварных филиппинцах. Почему? Вероятно, киноиндустрия тайно управляется филиппинцами. Вероятно, это их рука прячется за такими фильмами, как «Логичный филиппинец» (1986), «Простодушный парень из Манилы» (1993) и приключенческой классикой «В дебрях коварного Лаоса» (1995). А если так, не являет ли это нам их несомненное вероломство?
Мой друг рассказал мне о фантастическом филиппинском иглотерапевте. Я позвонил записаться на прием.
— Что вас беспокоит? — раздался обманчиво приятный голос на другом конце провода.
— Я… мне… — Эту часть плана я недоработал. — Меня… я…
Я повесил трубку. Тридцать секунд спустя зазвонил телефон. Там никого не было. Сначала я не придал этому значения, но потом признал изощренность тактического хода: определитель номера! Коварный филиппинец перезвонил мне, определив мой номер, и теперь его знает! Опасаясь ответного удара, я перезвонил сам и записался на прием.
Я вошел к нему в клинику и сел ждать. Ждать чего, интересно? Возможно, чтобы меня перехитрили — так или иначе. Ассистентка попросила меня заполнить анкету. Она умно подтолкнула ко мне листочек и искусно предложила карандаш. Я заполнил бланк, прислушиваясь к закодированному диалогу, имевшему место в кабинете. Банальные вопросы о погоде больше не казались пустыми любезностями: то были сложно структурированные фразы, в которых начальная буква каждого слова складывалась в девичью фамилию моей мамы. Едва войдя в кабинет, я начал вворачивать доктору и его медсестре уникально американские словечки. Типа «спелись». Мне хотелось увидеть их реакцию. Никакой реакции не последовало. Если не считать одного — взгляда настолько коварного, что я содрогнулся.
Затем произошел такой диалог:
— Здесь говорится, что вы хотите лечиться от чумки.
— Да, — парировал я. Грубую игру они тут ведут.
— Чумка — заболевание собак.
Озера пота у меня на лбу мгновенно собрались в карту штата Мичиган.
— Да, — ответил я. — Меня беспокоит, не заболела ли ею моя собака.
— Так вы пришли по поводу нервозности? Хотите, чтобы я вылечил вас от беспокойства?
Не–ет, это не пустячная пикировка двух достойных противников. Это закодированная шахматная партия слов, головокружительное проявление хитрости.
Иглы впились в тело. Четыре в уши. Три в череп. Некоторые вворачивались вручную. Сквозь некоторые пропускался электроток. Десять минут спустя их вынули, и я ощутил замечательное спокойствие. Столы перевернуты. Коварный филиппинец унял мою тревогу, и я теперь у него в долгу. Он победил. Я предчувствовал какие–то формы коварства, но никогда не подозревал, что они возвысятся до такого уровня изощренности.
Я вернулся домой и включил телевизор. «Шоу Ларри Кинга» еще продолжалось:
— …бессчастного итальянца, уклончивого чилийца, возбужденного гавайца, едкого норвежца, строгого эскимоса, громогласного канадца…
— Наше время на исходе, — сказал Ларри, и передача закончилась.
Мне нужно было куда–то сбежать. Я сложил чемоданы, забронировал себе билет на «КовЭйр» (официальная филиппинская авиакомпания) и вылетел на Гавайи.
ГАДКАЯ СОБАКА
— Ты гадкая собака, очень гадкая собака! — кричит доктор Фогель.
Я покажу тебе, что такое настоящая гадкая собака, думает Джаспер, трюхая по вестибюлю к миске, у которой он может спокойно подумать.
Надувшись возле своей посудины, Джаспер пытается все разложить по полочкам. Курьера «ФедЭкса» следует обгавкать, черт бы его побрал. Когда он за воротами, он еще не переступил порог узнавания. А приближаясь, он его переступает. Еще бы я на него не гавкал, хоть я и знаю, кто он такой. А вот сантехник — еще ниже курьера. Я просто говорю: берегись, у него разводной ключ. Что тут ужасного?
Мимо крадется кот. Джасперу в голову приходит только одно определение, которое он никогда не произнесет вслух: Бояка.
