Посидел за столом просто так, ни о чем не думая. Белов ему говорил, еще до ограбления, при последней их встрече наедине: теперь пути назад уже не будет – вооруженный налет, да еще бандой, верная высшая мера социальной защиты, если поймают. Но ни тогда, ни потом у Леньки даже и тени сомнения не зародилось. И сейчас он чувствовал себя так же спокойно и уверенно, как случалось после хорошего выполнения любой другой работы.
Ленька не собирался, впрочем, восстанавливать попранную справедливость. Но уж если в ободранном, оголодавшем и озлобленном городе неизвестно как возникли богатые, грех было бы не воспользоваться и не вытопить из новых господ некоторое количество сала.
За окном медленно темнело, серый свет сменился синей тьмой. Ленька нехотя встал и зажег лампу.
Во входную дверь постучали и сразу же затрясли ее в нетерпении.
Ленька крикнул через всю квартиру:
– Открыто! От себя толкай!
Человек вбежал с улицы, прихлопнул дверь и быстро протопал к Леньке, стоявшему на пороге комнаты. Лампа светила Леньке в спину.
– Привык человек все на себя тянуть, – посмеиваясь, сказал Ленька (он узнал в позднем госте Варшулевича). – А у Натальи Степановны дверь от себя толкается.
Варшулевич влетел в комнату. Очутившись наконец в безопасности, он мгновенно обмяк и погрустнел. Кругленькое лакейское лицо его носило следы сильных побоев, шапка отсутствовала, губы и подбородок тряслись.
У Леньки сразу стянуло в груди от предчувствия. Он спросил:
– Что такое?
– Ограбили, – всхлипнул Варшулевич.
Ленька наклонился, схватил его за ворот. Варшулевич котенком обвис в Ленькиных руках.
– Да ты что говоришь? – прошептал, не веря, Ленька. – Это как так – тебя ограбили?
– Да вот и так… Я к тебе уже шел, на Лиговке остановили, – пробормотал Варшулевич. – Дай воды. Чаю дай. Говорить не могу.
– Чаю тебе? – Ленька оттолкнул несчастного Варшулевича так, что тот рухнул мимо табурета.
Побарахтавшись на полу, Варшулевич кое-как поднялся и взгромоздился на табурет.
– Ну, без чаю, ладно, – согласился он покладисто.
– Как ты мог допустить, чтоб тебя обокрали? – не унимался Ленька. У него вдруг мелко затрясся кулак.
– Да я откуда знал, что они догадаются! – ответил Варшулевич, размазывая слезы. – Корзина как корзина, с виду – будто барахло в ней, ну, нестоящее. Я еще сверху картошки набросал. Они, наверное, на картошку и польстились. – Варшулевич длинно потянул носом, потом высморкался в пальцы. – Там соболей было на миллиард по первой прикидке.
Ленька полез за икону, взял наган.
Варшулевич следил за ним собачьими глазами.
– Ты куда?
– Может, догоним еще. Какие они из себя? – быстро задал вопрос Ленька.
– Не догоним, – ответил Варшулевич, безнадежно покачивая головой. – Они же скрылись сразу.
– Ты как будто в Чрезвычайной комиссии не работал, – упрекнул Ленька. – Мы их по свежему следу отыщем. Просто расскажи, как выглядят. Да и по корзине опознаем.
– Корзину они выбросят сразу.
– Не выбросят, им ведь надо в чем-то картошку нести.
– По карманам распихают…
Ленька все-таки оставил Варшулевича у себя в комнате, а сам выскочил на улицу и пошел по Лиговке в сторону вокзала.
Сперва он просто ничего не видел, ни интересного, ни подозрительного, только девица прошла – почти пробежала, – кутаясь на ходу и всего опасаясь. Она скоро скрылась в подъезде.
Наконец возле одной из подворотен Ленька заметил темные пятна и пару картофелин. Очевидно, здесь и произошла драка, в которой так глупо пострадал Варшулевич. Леньке все не хотелось верить в то, что соболя безвозратно пропали. Не может ведь быть такого! Все было продумано до мелочей, проделано виртуозно и, главное, без капли крови – и вдруг нелепая случайность.
Чуть поодаль он отыскал и корзину. Все как говорил Варшулевич. Сунули меха за пазуху и скрылись. Теперь точно не найти.
Ленька вернулся домой, положил на стол две поднятые с тротуара картофелины.
– Это все, – хмуро сообщил он.
Варшулевич смотрел на картофелины, трясся и плакал.
Глава девятая
Юлий был человеком чрезвычайно сложной судьбы. Сложности в судьбе Юлия начались задолго до Революции. Сам он формулировал это в длинных поучительных беседах с Макинтошем таким образом:
– Все твои трудности, Макинтош, проистекают от того, что для тебя быть беспризорником – образ жизни, а для меня это всегда была профессия.
– Ты уже взрослый, – возразил Макинтош, которому чрезвычайно не нравилось, когда Юлий принимался его воспитывать. – Ты-то больше не беспризорник. Ты теперь обычный жулик.
– Все мы бродим по белому свету без всякого отцовского призора, – вздохнул Юлий и благочестиво возвел глаза к низкому грязному потолку полуподвала.
Выпив, Юлий становился ласковым и нудным и ничего так не жаждал, как долгих, изнурительных разговоров по душам.
Макинтош, зная это, сразу же попытался улизнуть, но Юлий поймал его за рукав:
– Выпей со мной.
– Пусти.
– Да что ты, мой хороший, посиди со мной, выпей, – принялся уговаривать Юлий.
– Если пить, то не вырастешь.
– Я же вырос, – возразил Юлий.
Он и правда вырос – почти под два метра ростом. Это мешало бы Юлию в его работе, делая его слишком заметным, но он ухитрялся создавать впечатление хлюпика, хрупкого, ранимого юноши. Именно так о нем и отзывались пострадавшие, если тех спрашивали, кто облапошил их, например, на пароходе, плывущем из Астрахани в Казань, во время игры в карты… Отсюда и у сыскной полиции сложилось мнение, будто Юлий роста среднего и сложения нежного.
От сидения на месте, когда не было работы, и таскания тяжестей, когда работа ненадолго появлялась, Юлий здорово раздался в плечах.
– Не быть тебе больше шулером, – высказался по этому поводу Макинтош.
Юлий на это ответил:
– Быть шулером – вот это не профессия, а образ жизни. Много ты во всем этом понимаешь, Макинтош!
– Может, и понимаю, – сказал Макинтош, покорно усаживаясь на табурет и со скукой глядя в сторону. Удрать сразу не получилось – Юлий преграждал ему дорогу к выходу. Следовало выждать, пока Юлий отвлечется, и сбежать. Потому что после четвертого стакана Юлий обычно становился подозрительным и злобным и лез драться, не внимая ни одному разумному доводу.
– А ты знаешь, например, что я с Деникиным сражался? – спросил вдруг Юлий.
– Ага, – усомнился Макинтош, – прямо вот лично с ним и сражался.
