Аникеев обладал приятной наружностью такого рода, которая появляется у людей, никогда не сталкивавшихся с настоящей нуждой, заставляющей и агнцев напяливать волчью шкуру. Аникеев же всегда оставался упитанным, хорошо ухоженным овном. И не намеревался изменять свое обличье и впредь. Насилие, учиненное над ним бандой Пантелеева, было грубейшим посягательством на этот священный принцип, и Аникеев чувствовал себя растерянным, едва ли не оскверненным. Он даже не возмущался.
– С этими новыми властями никогда ведь не знаешь заранее, – сказал он. И тотчас покраснел, спохватился: – Виноват, я, кажется, вас задел.
– Отчасти я представляю новую власть, – согласился Иван Васильевич, – поэтому впредь рекомендую вам быть осмотрительнее в высказываниях. Вы хотели сказать, что намерение группы сотрудников ГПУ произвести обыск на вашей квартире не вызвало у вас удивления?
– Да.
– Почему?
– Потому что я богат, – просто сказал Аникеев.
– Резонно, – вздохнул Иван Васильевич. – А никакими незаконными делами вы, случайно, не промышляли? Скажем так, прибавочно к основному занятию?
– Что считать незаконными делами? – ничуть не смутившись, ответил Аникеев. – Вчера что-нибудь считалось почтенным занятием, а сегодня за то же самое арестовывают и топят на барже посреди Невы… Как можно предугадать? Как вам уже известно, я ювелир. Продажа и покупка ювелирных украшений.
– И больше ничего?
– Ничего-с, – отрезал Аникеев.
– Откуда же в таком случае подспудное чувство вины перед новой властью?
Аникеев отмолчался.
Иван Васильевич сказал:
– Ну хорошо. Оставим тонкости классовой борьбы в целом и вашего душевного устроения в частности и вернемся к фактам.
– Факты, – сказал Аникеев, – таковы. Посреди дня в мою квартиру в Чернышевом переулке позвонили. Домработница Стефания Ломакина открыла дверь. Вошли двое. Одеты чисто. У одного френч, у другого кожаная куртка. У обоих фуражки военного образца. Предъявили документы.
– Гражданка Ломакина посмотрела документы?
– Гражданка Ломакина вчера как из деревни и к тому ж неграмотная, – сказал Аникеев. – Запугать такую ничего не стоит.
– А они запугивали?
– Нет, напротив. Любезно ей показали печать и подпись самого товарища Дзержинского.
– Понятно, – сказал Иван Васильевич. – Положим, гражданку Ломакину убедить оказалось нетрудно вследствие ее неграмотности, но вы-то!
– А что я? – пожал плечами Аникеев. – Они и мне эти удостоверения предъявили. Я посмотрел – что я понимаю? Подпись, печать. Агенты ГПУ. И предписание у них с собой имелось. Мол, товарищам Рейнтопу и Пантелееву предписывается произвести обыск на квартире гражданина Аникеева, поскольку, по имеющимся сведениям, у него, то есть у меня, много золотой валюты, поскольку он, то есть я, имеет сношения с заграницей.
– А вы имеете? – спросил Иван Васильевич.
– У меня племянница в Сербии, – ответил Аникеев нервно. – Уехала сразу в семнадцатом году.
– Бежала от гнева революционного народа? – поинтересовался Иван Васильевич.
Аникеев вытер лоб платком, подышал, широко раздувая ноздри, и ответил наконец:
– Какое там – от гнева… За любовником она бежала, понимаете? Семейная трагедия, можно сказать.
– А кто ее полюбовник?
– Один офицерик, – сказал Аникеев презрительно. – Влюбилась без памяти, отца-мать и слушать не стала, тем более – дядю. А тут – такие события в стране. Она и сбежала. Что с ней там теперь?
– Что, и писем не пишет?
– Пишет, – нехотя сказал Аникеев. – Полный рай у нее там. В шалаше. Подумывает перебираться в Париж. Офицерик на ней обвенчался, а теперь ходит кислый, денег заработать не может, плетет какие-то заговоры в пользу покойного государя императора…
– Ясно, – сказал Иван Васильевич.
Аникеев посмотрел на него недоверчиво.
– Что вам ясно?
– Что семейная трагедия… Продолжайте про ограбление.
– Я прочитал все бумаги, – сказал Аникеев, – подделки не заподозрил. Держались грабители очень спокойно и доброжелательно. Им понравилось, что я готов сотрудничать. Я всегда сотрудничал с властями, между прочим, – прибавил Аникеев. – Хотя вы, вероятно, считаете, что это не относится к делу.
– К делу относится все, – ответил Иван Васильевич.
– Они произвели обыск, забрали золотую валюту и ювелирные украшения, которые, как они сказали, числятся в розыске.
– А вам случалось приобретать краденое?
– Опять же, что считать за краденое… Положим, нечто экспроприировали у буржуя, а потом этому буржую вследствие новой экономической политики вернули права. И вот теперь кому по законности принадлежит украшение? Экспроприатору или прошлому владельцу? Или другой случай. Принесут и скажут, что, дескать, унаследовали. А потом выясняется, что попросту украли. Так ведь тоже бывает.
– Да, – согласился Иван Васильевич. – Бывает абсолютно все. Итак?..
– В общем, они сложили в корзину все деньги и драгоценности, оставили у меня протокол обыска, расписались… Ну и ушли.
– Когда вам пришло в голову, что вас попросту обокрали? – спросил Иван Васильевич.
– Спустя пару часов, – ответил Аникеев. – И не то чтобы какие-то определенные факты, а просто детальки… Например, когда они вошли. Помню, я смотрел их документы, а они рассматривали меня с каким-то насмешливым любопытством. Тогда-то я счел это просто классовым признаком.
– Что вы имеете в виду? – удивился Иван Васильевич.
– Я объясню, – ответил Аникеев. – Для человека из высших слоев общества трудно бывает принять, что персонажи низших слоев принадлежат к тому же самому биологическому виду, что и они сами. Что они так же способны любить и ненавидеть, а если их приодеть, умыть и обучить грамоте – то они и вовсе не будут отличаться от тебя самого. Понимаете? Иногда через эту пропасть бывает трудно перешагнуть.
– Интересно рассуждаете, – задумчиво промолвил Иван Васильевич.
– Будто вам самому такое в голову не приходило!..
– Не в подобных выражениях, – ответил Иван Васильевич. – Вы излагаете слишком уж откровенно… Впрочем, оно и похвально, поскольку свидетельствует о вашей искренности.
– Исходя из этого предположения, я и решил, что для некоторых представителей победившего класса мы, так называемые буржуи, – точно так же нелюди… Возможно, думал я, эти молодые комиссары в кожаных куртках пытаются увидеть во мне, их классовом враге, человека, и их это весьма забавляет.
– Вас бы забавляло? – тихо спросил Иван Васильевич.
– Наверное… – Аникеев пожал плечами. – Но потом я подумал о другом. Потом я вдруг совершенно отчетливо понял, что они попросту потешались над моей наивностью. Им было весело видеть, как я серьезно рассматриваю эти поддельные документы, как начинаю волноваться и изъявляю полную готовность сотрудничать с властями. С мнимыми властями! Это поразительно. Затем пришли и другие воспоминания… Опять психологические мелочи. Например, как Рейнтоп потянулся к одному браслету, а Пантелеев ему сказал, что, мол, этот браслет не проходит по описаниям как краденый. И как Рейнтоп разозлился. Сейчас-то я понимаю: ему попросту хотелось прикарманить именно этот браслет, а Пантелеев не позволил.
