Марлинский тем временем доволок ее до Марины и торжественно представил:
— Знакомьтесь. Ирина — Настина соседка и мой спаситель. Без нее я вчера сначала бы умер от клаустрофобии в застрявшем лифте, а потом — от голода. Но Ирина спасла меня и от того, и от другого. Не говоря уж о том, что мне не пришлось сидеть, как бедному родственнику, на собственной торбе под дверью дочери. И какая кулинарка! — Марлинский причмокнул губами. — До сих пор ее щи вспоминаю!
У Иры было такое ощущение, будто ее прилюдно раздели догола. Ну зачем он сейчас это все рассказывает? Впрочем, досаду испытала не она одна. Голубые глаза блондинки сузились от ярости.
— Мари-ина-а, — растягивая гласные, представилась она и протянула загорелую руку с длинными кроваво-красными ногтями.
— Очень приятно. — Ира слегка пожала вялые наманикюренные пальцы.
Супружеская пара тоже представилась, однако их имена тут же вылетели у Ирины из головы. К ним подбежала Настя:
— Папа, тебе не кажется, что пора?
Толпа поздравляющих успела схлынуть. Ирина с удивлением заметила, что людей в артистической теперь не так уж много. Большинство, получив доступ к телу артиста, отметились и ушли. Осталось человек десять избранных. И Ирина была в их числе!
В одно мгновение все засобирались, заторопились, и шумной компанией поспешили вниз по лестнице. Те, у кого пальто остались в гардеробе, забрали их у недовольных задержкой гардеробщиц, затем стали рассаживаться по машинам.
Ирина оказалась в машине у Насти с Давидом. Настя — за рулем. А Ирина с Марлинским — на заднем сиденье. Марина, судя по всему, поехала с кем-то другим.
Настя вырулила с Никитской на Моховую, и теперь они ехали к Лубянке. Марлинский жадно смотрел в окно.
— Нет, город меняется катастрофически! Вот уже и гостиницы «Москва» нет. Эх, сколько мы в свое время с друзьями тут разного выпили! В баре на втором этаже. А теперь — пустое место.
Настя засмеялась:
— Не горюй, отец. Скоро здесь почти такую же выстроят, только новенькую.
— Но тех-то камней уже не будет, — с грустью проговорил он.
— Манеж теперь тоже новый, — сказала Ирина. — И никто уже не помнит, что он сгорел. Забыли.
— То есть, по-вашему, это не имеет значения? — воскликнул Марлинский.
— Нет, просто память у людей короткая, а жизнь скоротечна, — продолжала Ирина. — Сносят, так сказать, восстанавливают, и довольно скоро всем начинает казаться, что этот новодел и есть то самое здание, которое тут уже стоит лет двести. Конечно, ничего хорошего. Скоро будем жить в окружении сплошной бутафории.
Давид усмехнулся:
— Нуда. Сносят старый ветхий дом, где родился, например, Пушкин. И строят на его месте… новый, крепкий, свежий дом, где родился Пушкин.
— И обязательно с подземным гаражом, — добавила Настя.
— Конечно, — язвительно произнес Давид. — У поэта такого масштаба обязательно должен иметься лимузин, и не в одном экземпляре. Ох, и Сретенку не узнать! Вроде то, да не то!
— Абсолютно не то, — подтвердила Настя. — Тут, понимаешь, как-то незаметно один за другим все старинные дома сломали и заменили новоделом.
— А ведь я тут жил одно лето. Друзья на дачу уехали, и мне свою комнату оставили. С роялем. Я в ней целое лето провел и занимался. Кстати, — повернулся он к Ире, — именно здесь пятый концерт Бетховена впервые и выучил. А дома того уже нет. И никто никогда не узнает, где молодой Марлинский жил и занимался.
— Ну почему. Какая разница, на что доску вешать. На том же месте ведь что-то построили. Вот и будет когда-нибудь написано, что вы там занимались, — сказала Ира.
— Как-то вы меня очень торопите, — вдруг звонко расхохотался он.
— В каком смысле? — не поняла она.
— Ну для того, чтобы повесили мемориальную доску в мою честь, пусть и на доме, в который моя нога никогда не ступала, я должен, как минимум, помереть. А я, если честно, настроен еще покоптить небо в этом мире.
— Ой, извините, не подумала.
— Да нет. Я верю, что вы мне смерти не желаете! — по-прежнему в шутливом тоне откликнулся он. — Эх, хорошо! Концерт отыграл, и сегодня о следующем можно не думать.
— При твоем конвейере, папа, по-моему, уже можно играть, не задумываясь. У тебя иммунитет давно должен был выработаться. И зачем ты каждый раз так волнуешься?
Давид хмыкнул:
— Вот я и сам постоянно думаю: зачем? А сама-то перед эфиром не волнуешься?
— Еще как волнуюсь, — призналась она.
— А зачем? — Он лукаво посмотрел на Ирину.
— Ничего не поделаешь. Твоя дочь. Гены мне свои передал.
Они остановились возле двери с неброской вывеской: «Коломбина».
— Что у нас сегодня за кухня? — озадаченно спросил у дочери Давид.
— Фьюжн. От пельменей до нового национального российского блюда — суши. Папа, ты не волнуйся. Здесь, хоть и не пафосно, зато вкусно, и гарантия, что ничем не отравишься. Хозяева — мои друзья. Недавно открылись.
— На себе проверяла? — спросил Давид.
— Именно. Так что совершенно безопасно.
— Тогда вперед! Ох, я и проголодался!
Они веселой гурьбой ввалились внутрь. Их провели к столу, который был заранее для них зарезервирован.
Марлинский, совершив несколько сложных маневров, устроился между Ириной и Настей. Марина оказалась на противоположном конце стола и пожирала их мрачным взглядом. Давид, казалось, вообще не обращал на нее никакого внимания. При этом он был весел, то и дело шутил, поднимал тосты за присутствующих. Чувствовалось, что ему комфортно и уютно. Он с удовольствием отдыхал среди близких и приятных ему людей. А вот Ирина никак не могла избавиться от дискомфорта. Чужая на чужом празднике. Маринины взгляды ее нервировали. Она чувствовала себя абсолютно ненужной и нежданной здесь. Все собравшиеся за столом давно и хорошо знали друг друга. Общие интересы и общие разговоры, в которых она почти ничего не понимала. Ей оставалось есть и молчать, лишь изредка отвечая на вопросы Давида, всячески старавшегося втянуть ее в круг общения. Она отвечала односложно и снова замолкала. Быть естественной мешали и взгляды Марины, и сознание, что другим присутствующим она совершенно неинтересна. Поэтому Ира была невероятно рада, когда застолье наконец завершилось и все собрались по домам.
V
Домой Ирина вернулась в отвратительном настроении. Последней каплей стал отъезд Марлинского в гостиницу с Мариной. Настя хотела отвезти его сама, но он сказал:
— Что вам зря ночью мотаться по городу. До дома отсюда рукой подать. А Марине по дороге.
С каким торжеством поглядела Марина на Иру и Настю! Мол, что ни делайте, а ночь все равно моя! Конечно, не Ирино дело, с кем проведет ночь Давид, однако неприятный осадок в душе остался. Да и Марлинский явно чувствовал себя неловко. Суетливо попрощался и поспешил запрыгнуть в Маринину машину.
