— А чего ты ожидала от ее письма? — не отстает он со своими нотациями и явно сердится.
— Не знаю, но зачем мне эти мелочи жизни и банальности?
Он покачал головой:
— Нельзя судить ее так строго. Ты сама знаешь, она чувствует себя одиноко. Почему же не проявить сочувствия?
Я собралась было ответить, что именно он и судит о людях слишком строго, но не успела — Кийоши уже сбежал вниз.
Спускаясь вслед за ним, я подумала: хорошо, что не сообщила ему о других подробностях из письма матери. О том, что, по ее мнению, христианина и буддиста можно по сути дела считать единоверцами. Кийоши пришел бы в ужас от такого кощунства. Пастор Като предположил бы, что вера матери недостаточно крепка. Да и госпожа Като была бы шокирована. Нет, что бы ни говорила мать насчет религий, я должна это хранить в тайне. Вообще в последнее время в моей голове скопилось много такого, о чем я никому не могу рассказать. Как бы ни были добры мои друзья, многое, о чем я думаю, недоступно их пониманию. Максимум, что они могут мне дать, дежурные слова соболезнования.
А меж тем на улице сияет солнце, заливая светом парковочную площадку, посыпанную белым гравием. Машин на ней почти не осталось. Наверное, в зале для прихожан, оборудованном на первом этаже дома Като, пьют чай несколько старичков. Когда мы с Кийоши учились в начальной школе, в нашу церковь приходили и другие дети. Их матери, как и наши, обратились в христианскую веру, будучи еще школьницами, во время войны. Но потом эти женщины перестали здесь появляться. Дети, естественно, тоже. С каждым годом прихожан у нас все меньше и меньше. В основном пожилые люди. Иногда бывает несколько старшеклассников и студентов колледжей, но через несколько месяцев они исчезают. На смену им приходят новые.
— Пошли, я провожу тебя, — кричит мне Кийоши.
«Не волнуйся — сама дойду», — хочется ответить ему.
Тогда он может подумать, что я признала его правоту, но из гордости не хочу в этом сознаться.
Кийоши уже выходит из ворот. Пожав плечами (что тут поделаешь?), я ускоряю шаг, чтобы догнать его.
С дорожки, вьющейся вдоль течения речки Асьи, видно, что река обмелела. Трудно вообразить, что здесь, как нам рассказывали на уроках истории, случались наводнения. Зимородок чиркнул по поверхности воды и скрылся из глаз. На холме проглядывает сквозь сосны наша старая начальная школа. Ее небольшие окна сверкают на солнце, фасад — кремового цвета.
— В моей новой школе в кабинет биологии вместе со мной ходит на занятия твоя соседка — Кейко Ямасаки, — говорит Кийоши, когда мы идем вдоль реки.
— Что? — Я, признаться, удивилась. Ведь они учились в разных муниципальных школах. Да, забыла, их действительно собирались переводить в одну и ту же.
— Ну, и как Кейко? — спрашиваю я нарочито небрежным тоном. Я не объясняла Кийоши, почему мы с ней раздружились, но он, должно быть, заметил, что я давно перестала упоминать ее имя.
— У нее все отлично. Говорит, что снова стала ходить в церковь — в небольшую церквушку в Кобе. Там уделяют большое внимание изучению Библии.
— Это прекрасно! — Интересно, уловил ли он мой сарказм?
— Мы решили вместе выполнять лабораторные работы. Учитель сказал, что каждый сам себе выбирает напарника.
— Вот не думала, что при встрече вы узнаете друг друга. Вы же были знакомы через меня.
— Тем не менее узнали. Говоришь какую-то чушь. На прошлой неделе мы уже проводили лабораторные исследования.
— И что же вы исследовали?
— Узнавали, у кого какая группа крови.
Я испуганно заморгала. В прошлом году мы выполняли такую же лабораторную работу. Когда господин Сугимото, наш учитель, раздавал нам стерильно чистые иглы, меня стало подташнивать. Но я крепилась. Протерла ваткой правый указательный палец, в левую руку взяла иглу и попыталась собрать все свое мужество. Однако словно чья-то ледяная хватка сжала мои пальцы в кулак. Я не могла их разогнуть. Я живо представила себе, как тонкая острая игла пронзает кожу, протыкает на несколько миллиметров слой мяса и наконец делает крошечное отверстие в стенке кровеносного сосуда. Руки стали дрожать, меня бросало то в жар, то в холод. Наконец воткнула иглу, но кровь не показалась. Еще раз и еще — в общей сложности три прокола. Только тогда на пальце проступила крошечная капля крови. В ушах у меня зашумело, будто я услышала гул далеких водопадов. В воображении полились реки крови. Глубоко вздохнув, я стала сжимать уколотый палец, хотя в груди и в животе похолодело. Капля на пальце постепенно набухала и стала похожа на булавочную головку. Таких булавок полно было у матери. После этого я вдруг оказалась в кабинете медсестры, а как туда попала — не могла вспомнить.
— Ты слишком много раздумываешь над пустяками, — засмеялась моя напарница по лабораторным работам Миёко, когда я объясняла ей, почему упала в обморок.
Миёко — одна из двух моих самых близких школьных подруг. Она чуткая и тонкая девушка, но на сей раз ошиблась.
— Я тоже не проколола бы, — она наморщила нос, — если бы, как и ты, вникала в каждую деталь. Надо просто глубоко вздохнуть и всадить иглу. Если ни о чем не думать, все получится.
Миёко не права. Как можно вычеркнуть мысль из сознания? Это ведь не письменный стол вытереть. Одно дело — перестать думать о чем-то, что случилось в прошлом или может произойти в будущем. Если я постараюсь, то на какое-то время могу вычеркнуть из памяти досадный инцидент, случившийся вчера, или неприятное событие, ожидающее меня буквально завтра. Но как не думать о том, что происходит с тобой прямо сейчас? Это совершенно невозможно.
— Я такую работу уже делала. Отвратная штука, — призналась я Кийоши. — Упала в обморок.
— Кейко тоже поначалу боялась, — с улыбкой заметил Кийоши. — Я хотел сам уколоть ее, но она мне не доверила. А потом преодолела страх, потому что, как она говорит, подумала в этот момент об Иисусе Христе. Вспомнила про его страдания на кресте и поняла, что укол в палец — сущий пустяк.
Забыв об осторожности, я расхохоталась:
— Мысль довольно глупая.
Кийоши недобро посмотрел на меня. Его массивный квадратный подбородок угрожающе выдвинулся вперед.
— И что же в ней глупого?
Он шагает твердо, уверенно. Коричневые ботинки ему жмут и не гармонируют с черными брюками и светло-голубой рубашкой. Меня вдруг покоробил его гардероб, хотя и я, признаться, не эталон элегантности. Плиссированная синяя юбка и белая блузка — такой наряд годится лишь для церкви.
— По-моему, ничего глупого — вспомнить об Иисусе на уроке. Ты не согласна? — настаивает Кийоши. — Общение с Богом должно происходить не только по воскресеньям, в церкви.
Мне хотелось закричать: «Мне Бог не нужен ни в какой день недели. Я больше в него не верю. А в церковь хожу по привычке и чтобы выбраться из дома, где засела бабушка!» Но слова застревают у меня в горле. Так же, наверное, чувствовал себя Кийоши, когда у него ломался голос и он мог только шептать или квакать. Горло сдавила боль, словно там застряли все слова, невысказанные годами.
