Один наш разговор цеплялся за другой, и я уже не помню, в тот ли день или на следующий Альсира начала мне подробно рассказывать про неожиданные выступления Мартеля. Ей с самого начала было известно, почему он выбирает то или иное место, она даже подсказала ему несколько вариантов, которые он отверг, потому что они не вполне согласовывались с его картой.
За год до моего приезда в Буэнос-Айрес Мартель пел на углу бульвара Колумба и улицы Гарая, всего в трех квадрах от моего пансиона. Несколько металлических конструкций, приваренных к мосту, — это были единственные следы, оставшиеся от пыточного подвала, известного во времена диктатуры под названием «Атлетический клуб». Когда это место собирались расчистить, чтобы протянуть шоссе к аэропорту Эсейса, Мартелю удалось увидеть скелеты тюремных клеток, в которых погибли сотни пленников, — одних подвергали пыткам на огромных металлических столах, в нескольких шагах от клеток, других подвешивали на крюки, и они истекали кровью.
Однажды летним утром он пел напротив еврейской больницы на улице Пастер, куда в июле 1994 года врезался грузовик со взрывчаткой, обрушил здание и погубил восемьдесят шесть человек. Много раз потом казалось, что убийцы вот-вот окажутся в руках правосудия, и поговаривали даже, что их укрывает иранское посольство, однако как только следствие продвигалось вперед хоть на шаг, на его пути возникали непреодолимые препятствия. Через месяц после выступления Мартеля в «Нью-Йорк тайме» на первой странице появилось сообщение, что тогдашний президент Аргентины получил — по некоторым данным — десять миллионов долларов за то, чтобы преступление осталось безнаказанным. Если это правда, других объяснений не требуется.
Еще он пел на углу улиц Карлос Пеллегрини и Ареналес, где банда так называемых полицейских покончила в июле 1974 года с депутатом Родольфо Ортегой Пенья, застрелив его из светло-зеленого «форда-фарлана», который принадлежал к автомобильному парку астролога Перона. Мартель проходил там, когда труп все еще лежал на мостовой и кровь текла по улице, и женщина с пулевым ранением на губе просила мертвеца, чтобы он, пожалуйста, не умирал. Он не хотел петь танго на этом месте, рассказала мне Альсира. Он вывел только одну долгую жалобную ноту, которая звучала до самого захода солнца. А после этого он замолчал, как мальчик, попавший в стаю грузных птиц
[98]
.
А еще он пел — но это было в самом начале — напротив бывшего сталелитейного завода Васена в районе Сан-Кристобаль, где тридцать бастующих рабочих были убиты полицейскими во время волнений, которые и сейчас носят название Трагическая неделя 1919 года. Возможно, он спел бы также и в память погибших в том злосчастном декабре, когда он и сам умер, но об этих событиях певцу никто не рассказывал.
В середине января 2002 года, в один из худших дней лета, когда казалось, что люди постепенно привыкают к беспрестанным бедствиям, Альсира рассказала мне, что незадолго до рокового выступления в Парке Час Мартель прочел историю одного злодеяния, совершенного в семьдесят восьмом или семьдесят девятом году, и сохранил эту газетную вырезку, намереваясь выступить с еще одним концертом для себя самого. Эта новость не попала в газеты тех лет. Речь шла о трупе, запутавшемся в тростниках Южного склона, рядом с беседкой бывшей водолечебницы; пальцы на руках у него были обожжены, лицо обезображено, и не было никакой возможности определить, кто это такой. Благодаря неожиданному признанию одного флотского капитана удалось установить, что покойный был выброшен в воды Рио-де-ла-Платы еще живым, и что его тело, подхваченное уходящим течением, как ни странно, не утонуло, не было съедено рыбами и не поплыло, как многие другие тела, к Восточному побережью. В заметке также говорилось, что покойный был арестован вместе с Рубеном по прозвищу Волшебный Глаз, он же Фелипе Андраде Перес. Мартелю страшно хотелось спеть в честь этого несчастного, и если он так долго сопротивлялся смерти, — рассказывала мне Альсира, — так это только из-за надежды добраться до беседки на берегу Рио-де-ла-Платы.
Итак, карта Мартеля оказалась проще, чем я предполагал. Она не вычерчивала алхимическую фигуру, не скрывала имя Бога и не воспроизводила расчеты каббалистов — она просто следовала наудачу по маршруту безнаказанных преступлений, совершенных в городе с названием Буэнос-Айрес. Это был список с бесконечным числом имен, и как раз это обстоятельство больше всего привлекало Мартеля: карта играла для него роль заклинания против жестокостей и несправедливостей, число которых столь же бесконечно.
В тот немилосердно жаркий день я сказал Альсире, что уже купил себе билет на самолет, что я возвращаюсь в Нью-Йорк в конце месяца, и предложил ей лететь со мной. Я плохо представлял, как сможем мы вдвоем жить на мою скудную стипендию, но я был уверен, что, как бы все ни сложилось, эта женщина мне нужна. Женщина, которая была способна так любить Мартеля, могла осветить любую жизнь.
Она взяла меня за руки и поблагодарила с нежностью, от которой мне и теперь больно, и ответила: нет. Что будет со мной в стране, с которой меня ничто не связывает? сказала она мне. Я даже по-английски говорить не умею.
Будешь жить со мной, нелепо ответил я.
У тебя впереди много светлых лет, Бруно. А вокруг меня — только темнота. Было бы нехорошо перемешивать эти вещи.
Альсира собиралась подняться, но я попросил ее остаться еще ненадолго. Я не хотел возвращаться в незнакомую ночь. Не знал, как сказать ей то, что в конце концов сказал:
У меня остался еще один вопрос. Я давно хотел тебе его задать, но, возможно, ты не знаешь ответа.
Я признался Альсире, что предал Бонорино, я рассказал о его смерти в «Форте Апачи» и открыл ей все, что знал об алефе. Мне нужно понять, — говорил я, почему библиотекарь оставил в моих руках тетрадь, которая была всей его жизнью.
Потому что ты не мог его предать во второй раз.
Дело не может быть только в этом. Есть что-то еще.
Потому что мы все — человеческие существа, и какими бы незначительными мы ни были, мы пытаемся не уходить. Тем или иным способом мы хотим победить смерть, найти для себя какую-нибудь форму вечности. У Бонорино не было друзей. У него оставался только ты. Он знал, что рано или поздно ты вставишь его имя в написанную тобой книгу.
Без тебя я буду чувствовать себя потерянным, сказал я. Я буду чувствовать себя не таким потерянным, если мы время от времени будем друг другу писать.
Я теперь не хочу ничего писать, кроме воспоминаний о Мартеле, ответила Альсира, не глядя на меня.
Тогда это конец.
Почему же? сказала она. Конца не бывает. Как можно знать, когда наступает конец?
Я вышел в туалет, а когда вернулся, ее уже не было.
До самого вечера своего отъезда я звонил ей по телефону — по десять, двадцать раз в день. Никто не отвечал. В первый день мне удалось услышать автоответчик — ничего личного, просто повторяющийся номер ее телефона. А потом гудки просто уходили и уходили в пустоту.
