Улыбка Харли выражала нечто среднее между презрением и снисходительностью. Но он сказал:
— Скоро выясню. И она его собралась тащить в Австралию?
— Нет. Представляешь? После всего, что она заявляла, она решила его подарить молодоженам. Только это секрет. Она его повесит у них в Хамстеде, сюрпризом.
— Но по-моему, она им неплохую квартирку уже подарила?
— Ну, а теперь они получат еще Моне.
— И сколько она за него заплатила?
— Не знаю, — сказала Крис. Она смаковала свой сухой мартини.
— Выясню. Наверно, много. Безумно много.
Хоспис вышел из комнаты.
Люк говорил в телефонной будке:
— Только что имел разговор с дворецким.
— Ну и?
— Восемнадцатое подтверждается.
— Ну и?
— Двое по фамилии Сьюзи. Титулованная пара.
— Занимались мы этими Сьюзи. Пустой номер.
— Антцингеры. Правда, они мои друзья. Не богатые, то есть как богатые бывают богаты.
— Как их?
— Антцингеры. Я буду очень обязан, если...
— А я буду очень обязан, если дождусь продолжения.
— Дамьен.
— Дамьен!
— Ну, Дамьен. Кажется, он считает, что будут мать с сыном. Она им отделывает квартиру в Хампстеде. Картину купила на стену, этого художника по фамилии Моне, француза...
— Моне, говоришь?
— Только что его купила, на днях.
Оставалось всего десять дней до званого ужина Крис Донован.
По Лондону гулял грипп, и Роланд Сайкс его подцепил. Он сидел в кресле у себя в гостиной. Аннабел зашла его проведать.
— Ложился бы ты в постель, — сказала она.
Он шелестел газетными вырезками.
— Насчет этой Мерчи, которая будет на ужине у Крис Донован, — сказал он. — Я вспомнил. Я работал в архиве на адвоката, который вел дело двух ее тетушек. Они оспаривали завещание. Дело закрыли по обоюдному соглашению. Но ты только подумай, что за этим стоит! Я же знал, что там сенсационное что-то. Бабку этой самой Маргарет, которая вышла за молодого Дамьена, — убили.
Он потягивал виски с горячей водой, пока Аннабел пожирала глазами газетные вырезки.
— Грипп это не лечит, но чувствуешь себя лучше, — отнесся Роланд о своем питье.
— О господи! Я уже когда-то видела это лицо, — вдруг сказала Аннабел. Она смотрела на большую газетную фотографию Маргарет с подзаголовком: «Маргарет Мерчи на допросе в полиции».
— А-а, да про это тогда все газеты писали.
— Нет, не тогда, потом. Я по телевизору видела. Всего года два-три назад. К убийству бабушки ни малейшего отношения. Какая-то популярная программа, образовательная... Ну я не знаю. Надо вспомнить. Всплывет.
— Интересно, — сказал Роланд, — а Харли и Крис хотя бы имеют представление об этой истории с убийством?
— А что? Ты собираешься их просветить?
— Ну, было бы забавно.
— Я бы на твоем месте оставила это при себе. Ты просто себя выставишь подлецом. Ты же не хочешь, чтоб тебя считали подлецом, правда?
— Не знаю, — проговорил Роланд, плотней запахивая на шее свой шерстяной халат. — Виски, конечно, не лекарство. Но состояние облегчает.
— Давай я тебе еще сделаю, — сказала Аннабел. — И не надо тебе звонить Харли с Крис и очернять перед ними их будущих гостей. Это пóшло.
— Возможно, — сказал Роланд и прижал руку ко лбу, давая понять, как его одолел грипп.
Вернувшись с кухни с новым стаканом горячего виски, Аннабел сказала:
— Хоть бы вспомнить программу, в которой фигурировала эта Мерчи. Там было что-то особенное.
Хелен писала:
Дорогая Перл!
Я обхохоталась над твоим письмом. Думаю, ты неплохо провела время на том балу. Брайен говорит, он не против, чтобы ты еще оставалась, раз тебе весело. Я ходила на выставку мод в брайтонском Метрополе, смотреть не на что, сплошное старье, буквально. Какие-то изголодавшиеся выдры, но мужикам же все равно нравится, чтоб человек был похож на куклу Барби.
У меня, наверно, стокгольмский синдром, представляешь? Объясняю. Это когда ты благодарна мужчине, который тебя держит в клетке, за то, что он сам с тобой иногда обращается получше, чем в другие разы или чем другие люди с тобой обращаются. Вот и привязываешься к тому, кто тебя меньше шпыняет. Не скажу, что Брайен меня в полном смысле шпыняет, только вот продолжает зудеть про ограбление. А с чего бы еще я оставалась с твоим дорогим папочкой — честно, не знаю.
Сегодня он, слава богу, ушел в палату лордов — выражать свои дурацкие мнения о разных вещах и вносить свою лепту в дело управления нами, вполне разумными его согражданами. А вечером — домой, и, можешь не сомневаться, на ужин опять будет ограбление. В конце концов, они же оставили на стене Фрэнсиса Бэкона! И знаешь, какой будет следующий ход? Картина отправится в банк. Этот Бэкон совершенно меня не волнует, но что за идея — хранить картину в банке! Иногда я прямо чувствую, что разрыв в возрасте у нас чересчур кошмарный, а иногда как-то все ничего.
Мы идем на ужин к этому интересному художнику Харли Риду. Помнишь? Еще он тебе так понравился, и его жена — или, наверное, надо говорить подруга? — Крис. Ну, а потом — в Венецию, прелесть, жду не дождусь.
Вкладываю чек. Я заставила его выписать, когда он отчаливал в палату лордов и был в настроении. Обналичь поскорей, пока он не положил деньги в сейф.
Крепко целую.
Твоя Хелен.
Элла с Эрнстом в отделении для автомобилистов на пароме через Ла-Манш возвращались домой из Брюсселя. Он только позавчера обрился и то и дело ощупывал непривычно голый подбородок.
— Хорошо бы, — сказала она, — Люк не забыл включить отопление.
— Ну подумаешь, включим и пойдем поесть.
— Легко сказать — пойдем поесть, после Брюсселя, — сказала Элла: она была неравнодушна к еде.
Эрнст перебирал бумаги в портфеле у себя на коленях.
— Люк, — сказал он.
— Что — Люк?
— А он ведь, наверно, будет дома, нас ждать. — Он улыбался, откровенно преподнося ей приятный сюрприз.
— Ты что — ему звонил?
— Ну, звонил.
— Что ж, и его возьмем с собой пообедать.
Эрнст тронул несуществующую бородку.
— Конечно. Именно это я и имел в виду.
Элла пошла поразмять ноги на пыхтящем к Дувру захудалом пароме. Окна затянуло серой пленкой, облупилась краска на рамах. Элла прошла вдоль всего парома, среди пассажиров, одетых не по сезону броско и ярко, как всегда они одеваются в странной уверенности, что на другом берегу Ла-Манша их подстерегает лето. Элла обрыскала беспошлинную лавку подарков, вернулась.
