Поздний час. Хорошо! Нынче вечером я пить не буду. И вообще, жизнь не такая уж скверная штука. Сегодня ночью посижу на балконе и выкурю несколько сигарет, любуясь звездами над городом.
Весь следующий день и еще три за ним были отмечены мертвой тишиной. Чем-то вроде мрачного перемирия. Но наслаждение сокрушительной победой быстро улетучилось. Счастье так мимолетно. Я снова взялся за перо, чтобы запечатлеть на бумаге свои замогильные проклятия. После долгих попыток у меня получилось вот что:
«Благословен тот, кто не тронет сии камни, и да проклянут того, кто потревожит мой прах». Вот то, что вы напишете на моей могиле. Я знаю, что это эпитафия Шекспиру. Ну и что с того? Кто осмелится меня…
Так я и знал.
Я был уверен, что это всего лишь короткая пауза перед продолжением баталии! Сейчас 17.20. Интересно, почему он заиграл именно в 17.20? Отчего заставил меня столько ждать? Сегодня 26 июля, прошло уже целых три дня после того взрыва бешенства! Послушаем, что же он выбрал на сей раз, чтобы заткнуть мне рот.
Ну разумеется, это ни на что не похоже; значит, он потратил три дня, чтобы найти такую вещь — сонату из числа самых безвестных, самых темных произведений, жемчужину среди музыкальных инкунабул. Ничего, я все равно его раздавлю, этого негодяя! Ему уже недолго осталось торжествовать!
21.55. Он только что кончил играть. Благодаря терпеливому, внимательному прослушиванию мне удалось определить начало и конец пьесы. В общем и целом за последний час я смог вычленить шесть внятных музыкальных фраз. Все вместе длится чуть меньше четырех минут. Похоже, у него нет особых трудностей при исполнении, если не считать наигранной аффектации, которая напоминает мне о Дебюсси, аранжированном для виолончели. И, однако, я уверен, что Дебюсси никогда, даже в младенческом возрасте, не смог бы сотворить такую мешанину из идиотских нелепостей. Но факт остается фактом: истязатель выбрал отрывок из современной музыки, диссонансный, но, бесспорно, простой для исполнения, который даже дебютант способен сыграть на относительно среднем уровне, что уже является большим прогрессом по сравнению с Сюитой Баха. И если я тотчас же не изничтожу эту гангрену, он восторжествует навсегда. На целую вечность.
Вторник 30 июля, 16.25. Я вскрываю банку ледяного пива и протягиваю ее господину Арману. А чтобы он не чувствовал себя одиноко, принимаю свою полуденную таблетку успокоительного, запив ее большим стаканом воды.
— Честно говоря, не могу определить.
Вот уже два часа как он сидит в кресле, скрестив руки на груди, и слушает звуки, несущиеся с потолка. Вчера у него в магазине мы потерпели фиаско. Я не осмелился попросить его прийти ко мне — он сам, отчаявшись найти решение, предложил мне это.
— Я бы сказал, что мы имеем дело с остроумным пустячком, который стремится выразить себя в лирическом крещендо, за коим следует странная серия додекафонических аккордов. Сложная структура…
— А он не мог почерпнуть тему в фольклоре какой-нибудь страны, которой нет на карте? Или в детской считалочке региона, где нет детей?
— Определенно ни то, ни другое. Видите ли, в этой вещи заключено что-то необычное. Чувствуется, что она написана, что это не экспромт. Там есть некая архитектоника и в то же время что-то бесконечно наивное, это угадывается по уникальной трудности всего произведения… Вот послушайте… Сейчас будет это место… три ноты, которые он силится как бы расплавить… Ну вот, опять сбился… Не знаю, преуспеет ли он когда-нибудь… И все-таки кажется, что в пьесу вложено много души и одновременно жестокости; вполне вероятно, что после долгого прослушивания это маленькое скерцо сможет доставлять даже некоторое удовольствие.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я предпочел бы скрывать от вас правду как можно дольше, но… Вынужден вас огорчить: ваш сосед не просто исполняет эту музыку. Он — ее автор. В этом я абсолютно уверен. Он ушел настолько далеко, что вряд ли вам удастся его догнать. Он поставил вам шах и мат. И самое печальное состоит в том, что он кошмарнейший исполнитель, но, как мне ни трудно это констатировать, скорее всего, талантливый композитор. И, без сомнения, именно вы разбудили в нем этот дар… Он обязан вам прекрасным началом своей карьеры.
Пятница, 2 августа, 10.08. Не нужно было смешивать с самого утра алкоголь и транквилизаторы. В результате все выдал обратно. Еле дополз до кровати, где на меня опрокинулась пепельница, набитая окурками. В этот момент позвонили в дверь; увидев меня в таком состоянии, продавцы благочестивых картинок выдали мне одну бесплатно. Я твердо решил убить соседа; я знаю, что это злое дело — ведь он победил, — но мне необходимо покончить с ним.
Меньше недели назад я вдруг понял, насколько приятной может быть жизнь. Я развлекался составлением фраз, которые хотел навсегда запечатлеть в памяти людей, я упивался высокопарными оборотами, я с наслаждением играл с вечностью. А нынче меня ждет смерть старого бродяги, которому уже не перенести зимних холодов, без всяких эпитафий, без всякой этики.
Гангрена разъела все мои члены, я практически больше не встаю с постели. Осталось одно — слушать потолок. У моего палача как будто выросли крылья, теперь его пьеска легко выпархивает из-под смычка, он справляется с ней все успешнее, он даже обогатил ее несколькими фиоритурами, и она уже длится добрую четверть часа. Хорошо бы мне сдохнуть, пока он не превратил ее в симфонию. Или, еще того хуже, в реквием для виолончели соло. В мой реквием, тот, что сопроводит мой хладный труп на кладбище, в день, когда за мной приедет погребальный катафалк. И все-таки где-то глубоко во мне таится уверенность, что есть еще какой-то шанс. Но какой?
После долгих часов колебаний я схватил лист бумаги и перо.
Дорогой господин Ростропович,
Я — потерпевший кораблекрушение, а это письмо — предсмертное послание, брошенное в бутылке в море. Мне известно, что Вы чрезвычайно заняты, Ваше время драгоценно, и я никогда не осмелился бы писать Вам, если бы это не было вопросом жизни или смерти. Скажу больше — вопросом смерти или смерти, ибо отныне я знаю, что есть два разных ухода из жизни, и мне грозит самый ненавистный из них. Мне предстоит умереть в полном ничтожестве, тогда как еще несколько дней назад я собирался покинуть этот мир в благостном согласии с самим собой. Читая эти строки, Вы, наверное, думаете, что имеете дело с сумасшедшим. Что ж, значит, это безумец взывает к Вам о спасении перед тем, как расстаться с этим подлым миром. Я надеюсь всего на один знак с Вашей стороны, на совет, на несколько слов, которые проводят меня в то великое путешествие, из которого нет возврата.
Всего один знак!
Благодарю.
Суббота, 24 августа, 13 часов. Теперь мой палач оставляет мне всего три часа передышки за весь день.
Почему я так хотел умереть? Сейчас даже не могу ясно вспомнить. Наверняка по каким-то дурацким причинам. Я ждал знака. Мне хватило бы одного-единственного слова. Маленькой записочки, нацарапанной между двумя рейсами, двумя гастролями. И я бы ушел счастливым.
