Когда они ушли, Сигмунд сказал, что и ему пора идти домой. Он собирался только забрать пижаму и поменять белье на кровати Монса.
— У вас хорошая кровать, господин Симонсен, — сказал он. — Мне в ней очень сладко спалось, но пора двигаться дальше.
— Можешь воспользоваться ей еще на одну ночь, — предложил Монс. — Я появился неожиданно. Хотел вас немного удивить.
— Вам это удалось, — сказал Сигмунд. — Да ведь, Маркус?
— Да, — согласился Маркус. — Я, папа, очень даже удивился.
— И я тоже, — сказал Монс. — Но я спокойно могу поспать на диване сегодня.
— Вы серьезно, господин Симонсен? — с благодарностью переспросил Сигмунд.
— Да, если ты перестанешь меня называть господин Симонсен.
— А как мне вас тогда называть?
— Монс. Именно так меня зовут.
— Но вас зовут и господин Симонсен.
— Только ты меня так называешь.
— Тогда буду говорить «Монс», — сказал Сигмунд, немного подумав. — Это звучит менее формально, тем более что мы спали на одной кровати.
— Можешь, конечно, называть меня господин Симонсен, если хочешь, — разрешил Монс.
— Вы поможете мне помыть посуду, господин Бастиансен Вик? — спросил Маркус.
Сигмунд развел руками:
— Вот так, Монс. Он, наверно, думает, что я его прислуга.
— Постараюсь привыкнуть к этой мысли, — сказал Монс и пошел в коридор распаковывать вещи.
Маркус и Сигмунд отправились на кухню. Оба мыли посуду молча, и Маркус начал подумывать, не обиделся ли на него Сигмунд за то, что он перетянул одеяло на себя во время репетиции. Сигмунд повернулся вполоборота и рассеянно уставился на воду в раковине, будто старательно размышлял о чем-то, что ему очень не нравилось.
— Маркус! — позвал он.
— Да?
— Помнишь, я говорил, что у меня ум логический, а у тебя эмоциональный?
— Да, Сигмунд. Очень хорошо помню.
— Когда читаешь рэп, лучше, чтобы ум был эмоциональным.
— Правда? — удивился Маркус. — Почему?
— Тогда тексты выходят более спонтанными.
Маркус собирался что-то сказать, но Сигмунд поднял руку:
— Я знаю, что ты хочешь сказать. Что мои тексты более продуманны, чем твои.
— Нет, я хотел сказать, что не пишу текстов.
— А я пишу.
— Да.
— Ты же говоришь то, что чувствуешь, так?
— Не все время.
— Нет. Только когда читаешь рэп.
— Это просто из-за музыки.
— Вот именно.
— Я даже не помню, что я говорил.
— А что, если я запишу?
— Теперь уже слишком поздно. Я же сказал, что не…
— Я имею в виду в следующий раз.
— Когда в следующий раз?
— Когда мы будем репетировать.
— Я не собирался петь в следующий раз…
— Придется, — сказал Сигмунд. — Выкрикивай все, что приходит тебе в голову, пока ты стучишь по барабанам, а я буду записывать. Понимаешь, что это значит?
— Да, это значит, ты будешь записывать все, что я говорю.
— Это значит, что твои слова будут текстом, который я буду исполнять на концерте.
— Я не знаю, получится ли у меня еще.
— Просто оторвись, как сегодня, а я разберусь с остальным.
— Тогда это будут и твои тексты, — медленно сказал Маркус.
— Наши тексты, — поправил его Сигмунд.
Маркус вытащил пробку из раковины.
— А мы не можем сказать, что это твои тексты?
— Зачем?
— Потому что мне как-то неудобно, — сказал Маркус и уставился на пену, оставшуюся в раковине после мытья.
Сигмунд положил руку ему на плечо.
— Мне так не кажется, — сказал он.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Хотя Сигмунд переехал к себе домой на следующий день, они продолжали репетировать в гостиной Маркуса. Каждый вечер он усаживался за ударные и пытался оторваться, а Сигмунд записывал вырывавшиеся из него слова. Они были очень недурными, хотя Маркус был недоволен, и Сигмунд вынужден был согласиться, что они не такие «до ужаса искренние», как в первый раз. А когда Сигмунд начинал их исполнять по бумажке, они к тому же теряли какую-то часть своей спонтанности, которая все равно присутствовала в исполнении Маркуса. Игра на барабанах становилась тоже все слабее. Тем не менее все было не так уж плохо, в том числе благодаря Эллен Кристине и Муне, которые приходили на все репетиции. Они вопили и кричали изо всех сил, пока «Мэкакус М» репетировал. Через несколько дней к ним присоединился Монс, которому даже нравилось, что его сын начал играть на барабанах. В юности он сам играл в группе. Группа называлась «The Protestants». Монс нашел фиолетово-зеленую вязаную шапочку, которую он надевал, когда играл на гитаре в старой группе. В этой шапочке он по-настоящему отрывался на репетициях. В течение недели Маркус услышал, как он четырнадцать раз крикнул «уо» и один раз «мазафака».
Сигмунд полностью вошел в свою новую роль рэпера и выходил в публичные места исключительно в рэперских штанах, футболке и шапке, которую он время от времени снимал, чтобы продемонстрировать сохранность прически. Маркус, наоборот, отказывался идти в школу в своих рэперских штанах и в «кенгурушке». Он надевал старую одежду и по большей части спокойно находился в тени своего фронтмена.
Бенту они видели очень редко. Ее каждый раз после уроков забирала машина, но, когда Маркус стоял у велосипедной стойки вместе с Сигмундом, хвастающимся своей прической паре восхищенных учеников из восьмого класса, она к ним подошла.
— Привет, ребята, — сказала она. — Жизнь прекрасна?
— Yo, — ответил Сигмунд и провел ладонью по петушиному гребню. — Long time. No see.
[7]
Бента засмеялась:
— Нет, Сигги. Short time по see.
[8]
Вообще-то, всего несколько дней. Мы в студии каждый вечер.
— Да, — сказал Сигмунд. — Мне ли не знать. Мы тоже занимаемся.
— Репетируете перед концертом?
— Да, — ответил Сигмунд и кивнул восхищенным ученикам. — Я поговорю со своим парикмахером, парни.
Они ушли. Сигмунд опять повернулся к Бенте.
— Ты же знаешь, каково это, — сказал он обреченно.
— Да, — ответила она. — Но вы очень милые.
