— Нелегкий хлеб. — Дик припадает к бокалу и долго в молчании разглядывает свои туфли.
Он считает меня неудачницей. А кем еще он должен меня считать? Я и сама чувствую себя неудачницей. Атмосфера напряженная. Разговор не клеится. Надо было давать деру, завидев кисточки, но я, оптимистка, на что-то надеялась.
— А чем занимаешься ты? — нарушаю молчание я.
— В некотором роде бизнесмен, — отвечает он со скучающим видом.
— Ты ведь работаешь с Билли?
Дик улыбается:
— Можно и так сказать.
— В маркетинге?
— М-м, нет…
Надо отдать ему должное, он немного смущен.
— Мне принадлежат «Дивас» и еще несколько журналов и кабельных каналов.
Дик Давенпорт.
— Ты не имеешь отношения к корпорации Давенпорт?
— Имею.
— Ого.
Что может быть сложнее, чем пролезть в семейный бизнес.
— Так ты работаешь на отца?
— Некоторые сказали бы, что он работает на меня.
— Скромность у вас в роду? — не сдерживаюсь я.
Дик бросает на меня ледяной взгляд:
— Нет.
Затем, поправив галстук, как будто пытаясь взять себя в руки и сохранить видимость приличной беседы, любопытствует:
— Как человек знающий, какие порекомендовала бы рестораны?
— Это смотря что ты хочешь получить.
Родился в рубашке? Поймал обоих зайцев?
— Что-нибудь настоящее. Неважно что, главное, чтобы блюда соответствовали своему названию.
— Глубокий подход к кулинарии — для бизнесмена.
— А какой еще может быть подход, когда у тебя с детства были французские повара, — говорит он без улыбки, глядя на меня в упор. Что значит его взгляд? Он издевается? Неужели я так плохо прячу свои колючки?
С тех пор как папочка вышвырнул меня из теплого гнездышка, я мало интересуюсь людьми, которым не приходится бороться. Меня привлекают те, кто потерял все, кто осмеливается мечтать, несмотря на насмешки друзей и родных, кто работает на трех паршивых работах, чтобы наскрести на кусок хлеба… Мне нужны истории страданий! Я все еще жду того чувства уверенности в себе и гордости за свои достижения, которое обещал мне отец. Иначе надо мной всю жизнь будут издеваться высокомерные богатенькие детки, как этот сытый мальчик Давенпорт.
Допивая шампанское, я понимаю, что мне нечего ему порекомендовать: он уже везде побывал. К тому же не хочется выдавать свои грибные места таким нахалам, как Дик. Услышав «Люди!», я вздыхаю с облегчением. Опять Билли кого-то представляет. Вечеринка становится все больше похожа на бал в Версале.
— Очаровательная, несравненная, талантливая… Джулия Митчнер!
Все улыбаются и выходят к дверям; улыбается и сама Джулия, благосклонно принимая похвалу; она в зените своей славы.
Аплодисменты, звон хрусталя. На Джулии дорогой шелковый топик цвета бургундского вина, тугие кожаные штаны и остроносые сапоги на таких высоченных каблуках, что ноги можно сломать. Похоже, зима ее не коснулась. На дворе январь, а она, словно в конце августа, щеголяет загаром, оттеняющим золотистый оттенок ее волос.
— Вы родственницы? — интересуется Дик, явно ожидая услышать «нет».
— М-м-м, — мычу я.
— Сестры?
— Нет, это моя мать.
— Ты дочь Джулии Митчнер? Не знал, что у нее есть дочь, — недоверчиво говорит он.
— Она не любит меня афишировать.
Дик бросает подозрительный взгляд на мои волосы, потом на ее.
— Вообще-то мы обе брюнетки, — объясняю, — но она как стала блондинкой после моего рождения, так с тех пор и осталась.
Мой бокал пуст, да только никого это не интересует.
— Тебе подлить? — предлагаю я Дику: может, хоть это его проймет. Таких парней, насколько мне известно, с рождения учат следить за тем, чтобы бокал дамы никогда не был пустым.
— Извини. Сейчас принесу. — Он резко встает и направляется в сторону Билли и Джулии. Очевидно, собирается сделать рядышком с ними привал по пути на кухню.
Похоже, хочет получить подтверждение моего родства со звездой экрана. Эх, Дик.
На манер музейного завсегдатая я с деланным интересом рассматриваю полотна маслом. Пока все нормальные люди увлеченно беседуют, толстозадая старая дева одиноко изучает произведения искусства. Вечер подошел к такому моменту, когда чувствуешь, что провалился в кроличью нору и летишь, летишь, и если что-то не изменится прямо сейчас, убьешься насмерть. Где, спрашивается, были мои мозги? Билли в роли свахи? ХА!
Я упорно не смотрю в сторону Джулии, но это не спасает от ее смеха: он дерет уши, проникает в мозг и вниз, вниз, ужом вползает в кишки. Дик Давенпорт не спешит с шампанским, так что я отправляюсь на кухню. По пути слышу хор голосов: «Я умираю с голоду», «Здесь что, не кормят?» Единственная еда, которую я видела до сих пор, — вазы с орехами и маслинами на антикварных столиках.
— Ч-черт возьми, Дэн, Дэн, н-не надо так с-со мной, — доносится до меня настойчивый пьяный голос. — Н-не говори мне это сейчас, не с-сегодня. П-потом п-п-поговорим. Нет! Нет, ты НЕ УЙДЕШЬ сегодня. Пожалуйста! — Заметив меня, Мартин прикрывает рукой трубку, опирается спиной на косяк светлой кухонной двери и меняет тактику: — Вечеринка в разгаре, а я не справляюсь, парень. Птифуры сгорели на фиг, гренки обуглились, тапенада
[27]
дер-рьмо. Как с-сапожный крем. Устр-рицы! К ч-шертям устриц! Не ш-штану я открывать этих гребаных устриц! Ты ж маштер, шерьезно, никто их так не открывает, как ты, ха-ха-ха! — Мартин в отчаянии хохочет, как будто до него только что дошло, что собеседник (партнер по бизнесу и постели, ясное дело) больше никогда не будет открывать при нем устрицы. — Я ж и не знаю, как их открывают-то!
Хлопнув Мартина по плечу, я обещаю:
— Не переживай, помогу.
— Момент. — Он снова прикрывает трубку рукой и поворачивается ко мне. В уголках глаз у него стоят слезы. — Чё? Дай салфетку.
Обнаружив на стойке коробку с салфетками, я вытаскиваю одну.
— Я повар. Умею обращаться с устрицами.
— В холодильнике, — после секундной паузы бросает Мартин и возвращается к обломкам своей личной жизни.
Я посыпаю три серебряных подноса дробленым льдом. Устрицы лежат в сетках. Сдернув с ручки холодильника кухонное полотенце, я заглядываю на полку с ножами и выбираю короткий, с толстой рукояткой — никто и не сомневался, что у Билли имеется нож для открывания устриц, хотя я уверена, что он им ни разу не пользовался. Нож новехонький, будто только из магазина. Билли никогда не готовит.
