Опускает взгляд на свои руки.
— И, что ни говори, так и вышло. Вышло по его словам.
46
«Он едет домой».
Я сказал это — и моя работа была кончена.
Мог и сам ехать домой, а дома готовить себе ужин на одного. Трубочки из теста со шпинатом и овечьим сыром. Почти все уже было сделано (я всегда думаю загодя), только на двадцать минут поставить в духовку. Салат из помидоров с базиликом. Стаканчик кьянти. Если ты один, это не значит, что можно питаться абы как. Позволь себе маленькую роскошь.
Но я увидел его лицо — эту пустоту вместо лица, — когда он повернулся и слепо, нетвердым шагом двинулся в мою сторону. На секунду показалось, что он сейчас на меня натолкнется, и если бы он смотрел, если бы лицо было не пустотой, а нормальным лицом с глазами, он увидел бы меня в каких-нибудь трех шагах. Я прижимал к уху телефон. Он увидел бы совершенно незнакомого человека, который, однако, разговаривал в этот момент с его женой. Я же, наоборот, видел человека, которого знал по фотографии (рубашка с закатанными рукавами) и который вдруг превратился в незнакомца. Так что ощущение в ту секунду было такое, словно смотришься в зеркало. Это — я? Эта потерянная душа?
Потом он свернул, шатнулся в сторону. Я положил телефон в карман. Нет, работа не кончена. Какое там.
Вот откуда начались вопросы Марша. Вы не обязаны были это делать, не обязаны были следовать за ним дальше.
Да, я мог сидеть дома и есть трубочки из теста.
Но кто, как не я, должен был все обеспечить? Вернуть его домой, точно взятого на поруки. Голос у нее прыгнул — «ой, спасибо огромное» — и сердце у меня прыгнуло, хотя, по идее, должно было упасть. Почему я не стал как Боб?
Счастье другого человека, не твое.
Он побрел к автостоянке. Что я бы сделал в его положении? Нашел бы место, откуда видны взлетно-посадочные полосы? Прижался бы носом к холодному стеклу? Огни выруливающих самолетов. Тяжелые лайнеры, люди в иллюминаторах как теоретические возможности. В темноте попробуй разгляди…
Я следовал за ним по переходу. Правда, «следовал» — не то слово. Я не мог объяснить этого Маршу. Лучше сказать — пихал его взглядом. Понукал. Напрочь отбросил обычную осторожность: видеть, но быть невидимым. Хотелось поравняться с ним — он шел тяжело, медленно, ноги как из свинца, — схватить его за локоть, дернуть вперед. А ну пошел!
Как он отыскал этаж, машину — не понимаю. И в нормальном-то состоянии тут можно заблудиться, забыть, где ее оставил. Но тогда, меньше часа назад, он ведь знал, пусть и не хотел думать, каково ему будет, — знал, что придется возвращаться сюда, возвращаться одному.
Безжалостность многоэтажной автостоянки. Холодный бетон, пятна бензина. Рев лайнеров. Она сейчас улетит. Он нашел «сааб», сел в него. Машина может быть бункером, ямой, гробницей. Через несколько секунд свет в салоне погас, а он все еще ничего не включил. Мне не видно было, опустил ли он голову на руки.
Прошло минут пять. Машина вновь стала похожа на черную твердую раковину. Есть кто внутри или нет?
Слушай, бога ради, запускай свой долбаный мотор!
47
Я думаю: он прожил без нее всего пару часов.
Ничего ей не говорю.
А тут — уже два года.
Иногда она ближе дыхания, хоть нас и разделяет стол. Иногда стол растягивается на милю.
Не первый раз думаю: если я хороший посетитель, аккуратный, надежный, если я отбываю свой срок (уже два года!) без нареканий, может быть, мне позволят взять ее домой?
В порядке исключения. А? Я буду за ней смотреть, обещаю. Никаких больше убийств. Можете не опасаться. Беру на поруки. Бессрочно.
Я вежлив с надзорками, я всегда с ними вежлив.
Одной проблемой, одной заботой им будет меньше. Одним ртом меньше, одна койка освободится. Хоть маленькое, но облегчение для бюджета. Частная благотворительная инициатива. Я сам буду держать ее под замком.
В сущности, то же самое, что она сделала три года назад, взяв Кристину. Какие правила она нарушила? Ну какие?
Надзорки стоят с таким видом, точно в любой момент могут сделать выбор. Так, вы двое — да-да, вы и вы, — мы за вами наблюдали. Считайте, что вытянули счастливый билет. Нет, не надо нас благодарить.
Но они просто смотрят. Такая у них работа. Ни во что не ввязываться. У них тоже проведена черта. У каждого она есть.
Почти четыре. Они все еще в фулемской квартире, шторы задернуты. Еще чуть-чуть — и я подъеду к дому, стану ждать, смотреть. Смеркается. Так, вы двое — да-да, вы и вы, — на выход, время истекло.
Смотрит на меня так, словно ищет что-то позади меня, что-то более важное, чем я. Мне из-за этого больно. Как будто сегодня я должен был прийти не один, захватить кого-то по дороге (я пытался). Гляди, кто здесь. Кого я привел…
И, было бы возможно, я бы сделал это. И это тоже. Надо — значит, надо.
Гляди: это Боб. Глядите все: Боб Нэш. Ошибка вышла!
Скажу: так, вы двое — считайте, что вам повезло. А я отойду, не буду мешать, моя работа наконец кончена.
Но мне больно.
Надо же — оказывается, мне сегодня должно быть больно. Нелепейшая штука: ревную ее к человеку, которого она убила. Хочу, чтобы он ушел из ее жизни. И он ушел, ушел. Но сегодня имеет право на свидание. Его день, я не могу против этого возражать.
Четыре часа дня…
Но он по-прежнему с женщиной, без которой, сказал, не может жить.
— На работе был утром? — спрашивает она.
Разговор ни о чем. Пустой разговор, не касающийся главного. Сидишь у больничной койки и беседуешь о погоде. Вокруг — может быть, двадцать таких же разговоров. Вопрос, которого тут лучше не задавать: как ты сегодня?
— Всего на час какой-нибудь заскочил. Потом на кладбище.
— Рита сейчас там?
— В офисе? Еще бы.
— Она знает, куда ты поехал?
— Перед тем как сюда? Конечно. Она знает, какой сегодня день, она не забыла.
Во взгляде появляется что-то испытующее. Иногда мне кажется, что Сара не прочь получить через меня весточку от Риты, пусть на словах. От другой женщины, из ее мира. И я бы передал, если бы мог, если бы было что.
Рита шлет тебе привет. И еще, чуть не забыл, она просит передать, что прощает тебя.
Я не все рассказал Саре про Риту — умолчал, например, про светло-розовый пушистый халат. Но она знает. Я знаю, что она знает, она умеет догадываться. Что-то вроде игры у нас. Нелепейшая штука. Игра в ревность. Как будто Саре можно ревновать, как будто она имеет право. И как будто я даю повод.
Но она смотрит на меня пристально, улыбка лишь угадывается. Как будто допрашивает меня. Еще одна игра. Из нас двоих — я под подозрением, даже чуть ли не признан виновным. Сара ловит меня, вгоняет в пот, сидя за своим пустым столом. Из нас двоих я живу в том мире, где человек может сбиться с пути. Как можно сбиться с пути в тюрьме?
