Хотя она наверняка прилетит, я просто уверен. Несмотря на то, что это вроде бы и ни к чему, какая разница, а деньги всегда найдется куда потратить. Купить новую машину, построить бассейн.
Что и говорить, от Сиднея до Лондона подальше, чем от Лондона до Маргейта. И когда она попадет сюда, то удивится, зачем вообще прилетала, здесь все будет не похоже на старые места, где ее корни, не будет никакого деревенского кладбища с пташками. Один Бог знает, где меня похоронят. Но кто-то ведь должен это сделать – надо, чтобы у тебя был этот кто-то, и у меня есть она.
Но я мог бы избавить ее от лишних хлопот.
Ленни
Я нашел ей доктора. О'Брайена. Хотел бы я знать, в каком списке он числился и, стало быть, из какого вылетел, после какой такой истории ему пришлось умыть руки.
Доктор. Мясник уж скорее. Семейный мясник.
Сейчас это кажется мне забавным. Хотя в церкви шутить не положено. Но ведь когда Джек, который теперь в пакете, был еще на ногах – верней, уже не на ногах, но еще живехонек, лежал на спине, как один из этих парней вокруг, только что в камень еще не обратился, – он вдруг сказал мне, что всегда хотел быть доктором.
Я уставился на него – не знал даже, что сказать. А он говорит: «Ну да, врачом, знахарем, костоправом. Лечить больных, ухлестывать за сестричками и так далее. Живое-то мясцо лучше мертвого, нет разве?»
Я посмотрел на других лежачих, а потом снова на него – думал, он меня разыгрывает, а он говорит: «Чего скалишься, Бомбардир?»
«Да просто не ожидал от тебя», – говорю.
А этот Черный принц небось всю жизнь без улыбки обходился.
Винс смотрит в путеводитель и говорит: «Я считаю, надо еще заглянуть в монастырь, а потом валить отсюда».
«Ладно, Бугор, ты начальник», – говорю я. Мы с Виком обмениваемся быстрыми ухмылками и плетемся вслед за Винсом, как будто отсюда нельзя уйти, пока все не посмотришь, как будто мы обязаны это сделать.
В церкви шутить не полагается, да и в больнице вроде бы тоже. Но это или страшный позор, или очень смешная шутка – перед самым концом вдруг захотеть стать не тем, кто ты есть. И я бы скорей уж смеялся, чем плакал. А если подумать как следует и все учесть, то, пожалуй, последним-то смеяться будет наш Бугор – ведь он знает, что он не Винс Доддс и никогда им не был, хотя сейчас ему явно надоело шуметь по этому поводу. Но все мы, остальные, так и не знаем, кто мы на самом деле. Боксер. Врач. Жокей.
Хотя Вик – он знает.
Мы проходим в дверь, которая ведет на монастырское подворье. Рэйси куда-то делся.
Живое мясцо лучше мертвого – так он сказал, но вот что думает об этом Джун Доддс, мы, наверно, никогда не узнаем. И Салли всегда будет жалеть, что у нее не родился тот ребенок, что мы убили ребенка этого подлеца, хотя она запросто могла бы обойтись без всего живого мяса, благодаря которому с тех пор кормится. Иногда то и другое почти не различишь. Но плоть есть плоть. Она свое берет.
Может, первое, что мне следует сделать после возвращения из Маргейта, это пойти навестить Салли. Привет, девочка. Я твой старый папка, неужто не помнишь? А ты небось думала, очередной клиент.
Плоть свое берет. Иногда ее, конечно, стоит осадить, но она свое берет, и тут уж ничего не поделаешь. Наверно, не очень-то хорошо думать об этом здесь, на монастырском дворе, – о том, какой была Эми сорок лет назад, когда возвращалась с морского побережья и отдавала нам крошку Салли. Но я вдруг вспоминаю это, и очень живо. Наверно, не годится думать о том, как торчали под платьем ее соски и какая у нее была фигурка, когда везешь в последний путь останки ее мужа. А я вот думаю.
В церкви не годится думать о дурном, но ты все равно думаешь и даже рад этому, точно находишь в этом поддержку. Не годится думать о таких вещах, когда ты уже старик и еле пыхтишь, когда тебе шестьдесят девять, а между ног у тебя нет ничего, кроме грошовой свистульки, но я все равно думаю – как будто теперь-то уж можно, раз Джек в этом пакете. Вспоминаю, как она целовала Салли и ласкала ее, а я ревновал к собственной дочери и думал, что счастливей Джека нет никого в целом мире. И это ведь я подал идею завернуть сюда. Божественного захотелось. Джеку-то какая разница. Кому он теперь расскажет, кому похвастается вечером за стаканом пивка? Мои приятели меня уважили, сделали со мной круг почета по Кентерберийскому собору.
Нет, это было ради нас – чтобы мы снова стали вести себя как подобает, чтобы искупить то, что мы натворили. Из-за отсутствия Эми.
Я раздеваю ее в своих мыслях.
Хорошо, что мысли не всегда отражаются у человека на лице, хотя по моей физиономии вообще вряд ли чего поймешь. Морда что твой пожарный фонарь. Но тут уж ничем не помочь, это еще хуже, чем с мыслями. Нельзя запретить плоти быть плотью.
Это вроде того, как Джек говорил, – помню, однажды он рассказывал нам в «Карете», что в старые, да не шибко добрые времена на Смитфилде был не только мясной рынок. В тот вечер он был веселее обычного, а Рэйси нет: видно, проигрался на скачках. Мы отмечали день рождения Винси, его условный день рождения. С новой барменшей. Задница у нее была ничего себе. Рэйси еще неудачно пошутил насчет кареты, которая никуда не едет. Все здорово накачались. И тут Джек говорит: "Кок-лейн рядом со Смитфилдом – знаменитое было место насчет этого дела. Отсюда и название
[18]
Кок-лейн, около Гилтспер-стрит. Кок-лейн, Кок-стрит, Кок-авеню – мы все катали по ним свои кареты".
Вик
«Видно, придется мне самому ехать», – сказал я.
Трев поднял глаза.
«Звонил Тони, – сказал я. – Он сегодня дома. Похоже, подцепил ту же заразу, что и Дик. Прямо мор какой-то».
«Есть же Рой, – сказал Трев. – И я еще».
«Это за Саттоном, – сказал я. – Вам обоим надо быть в крематории к половине четвертого. Так что время поджимает. Придется мне поехать. С Харрисами управишься?»
Трев кивнул. «А если ты не успеешь вернуться до того, как я отправлюсь в крематорий?»
«Повесишь табличку „Закрыто“. Как будто еще не вернулись с ленча. Нельзя оставлять на посту одну Мэгги, – Я стоял у окна, и я улыбнулся. – Разве что махнуться на полчасика с Джеком Доддсом. Он часто предлагал».
И только тут я сообразил: Фэрфакская больница и приют в Чиме. Как раз тот самый, где Джун. Куда ездит Эми, а Джек не ездит.
«В общем, беру это дело на себя. Заодно и отвлекусь маленько».
И вот, чуть позже половины второго, я взял бумаги и ключи, пошел в гараж и выехал в путь на черном фургончике с зачерненными задними стеклами – мы называем его «Черная Мария». У катафалков прозвища не такие мрачные – Дорис и Мэвис. Женские имена звучат приятней.
Не то чтобы я рассчитывал ее увидеть. Нашему брату часто приходится разъезжать по больницам и приютам, и то, что именно в этом заведении находится Джун, ничего принципиально не меняло. Больницы, приюты и хосписы – оттуда многие уезжают на наших каретах. И хуже всего приюты, потому что они устроены совсем не для того, чтобы кого-то по-настоящему приютить, это просто благозвучное имя для места, куда отсылают старых и неполноценных, или синоним слова, которое в хорошем обществе употреблять не принято: психушка. И вы знаете, что многие из них приезжают туда отнюдь не на короткое время, что эти бедняги проводят там иногда большую часть своей жизни, а иногда и всю жизнь, и жизнь эта в таком случае похожа на смерть, на тоскливое и бесприютное существование.
