Когда Шани открыл дверь перед государыней, то принц посмотрел в его сторону и сказал негромко и раздумчиво, словно беседовал сам с собой:
– А надо было тебя вчера пригласить. Посмотрел бы… А то вдруг ты чего-то не умеешь? Как мужик и как инквизитор. Посмотрел бы, поучился…
Шани ощутил, как виски словно стискивает тяжелым металлическим обручем. Никогда прежде он не испытывал такого гнева, который действительно помрачает душу – настолько, что сквозь его сырую тьму пробивается смертный ужас и пустота. Он слепо шагнул вперед, сжимая кулаки, и Луш тоже сделал шаг навстречу. Принц был готов к драке, он ожидал ее и искренне хотел проломить сопернику голову за корону, которая невозмутимо блестела в сумраке. Анни сжала руку Шани и буквально поволокла его прочь, хотя это было и нелегко.
– Ваша неусыпность, – умоляюще проговорила государыня. – Умоляю вас… Пойдемте.
Она думает, что я убью ее сына, устало подумал Шани, выходя вслед за Анни в длинный темный коридор. Здесь уже опустили траурные шторы, и лишь редкие факелы разгоняли гнетущий торжественный сумрак. Стук каблучков государыни эхом отдавался от стен; когда покои принца остались позади, то женщина остановилась и умоляющим жестом взяла Шани за руки.
– Ваша неусыпность, – слезно воскликнула она, – не отнимайте у меня сына, – зашуршал тяжелый шелк траурного платья: государыня опустилась на колени. – Когда взойдете на престол… прошу, заклинаю вас всеми святыми, не убивайте его. Муж умер… Я не могу лишиться еще и моего мальчика.
Шани сжал зубы – крепко, до боли в челюстях. Больше всего ему сейчас хотелось сказать, что «ее мальчик» вчера приказал изнасиловать и убить Хельгу, несчастную девушку шестнадцати лет от роду – просто ради того, чтобы ему потом не помешали спровадить на тот свет собственного отца. Потом он вдруг понял и вторую часть ее сумбурных всхлипов и вымолвил:
– Успокойтесь, ваше величество.
Веско сказанная фраза возымела действие: государыня перестала плакать и осторожно поднялась на ноги. Шани протянул ей свой носовой платок и осведомился:
– Миклуш все-таки переписал Указ о престолонаследии?
Анни промокнула слезы на щеках кончиком платка и кивнула:
– Да. Два месяца назад. Признал вас своим внебрачным сыном, уравнял во всех правах состояния и завещал вам корону Аальхарна, – она посмотрела Шани в глаза – так могла бы смотреть верная и преданная собака, которую жестокий хозяин собирается крепко поколотить за несуществующую провинность. – Обещайте, что вы не казните Луша.
– На моем месте ваш сын бы не послушался, – холодно произнес Шани и добавил: – Идемте, сударыня. Мне нужно осмотреть тело на предмет наведения порчи.
Анни кивнула и послушно пошла впереди.
Итак, сын Максима Торнвальда, ссыльный убийца, совершенно законным образом стал верховным владыкой, думал Шани, следуя за государыней. Прежнего наследника вместе с чадами и домочадцами – немедленно, сию же секунду в ссылку в отдаленное поместье, где он вскорости помрет от апоплексического удара табакеркой в висок, так и не успев стать знаменем возможной дворянской оппозиции. Луш бы так и сделал. Шани усмехнулся – настолько ненужным и пустым было то, чего сейчас от него ожидали. Корона, корона, верни мне Хельгу. А, не можешь? Ну так и не нужна ты мне…
Не отказывайся так сразу, встрял внутренний голос. Сотни людей на твоем месте зарезали бы сотню таких девушек только ради того, чтобы постоять у аальхарнского трона и смахнуть пылинку с подлокотника. А ты все ждешь неведомо чего, когда надо протягивать руку и брать.
Я жду мести, подумал Шани и вошел следом за Анни в государевы покои.
Вопреки ожиданиям, здесь было довольно людно. Вдоль стен толпилась личная государева прислуга, вполголоса обсуждая смерть владыки, лейб-лекарник Машу заполнял какие-то бумаги, устроившись за бюро возле окна, и караул возле постели со спущенным бархатным пологом стоял неподвижно, словно охранцы были куклами в человеческий рост. Когда Шани вошел в спальню, то все разговоры моментально прекратились, и сидевшие люди поднялись и склонили головы – не перед вдовствующей государыней, перед ним.
– Добрый день, ваше высочество, – прошелестели тихие голоса и смолкли.
Шани распахнул дверь пошире и приказал:
– Вон. Пошли вон.
Он впервые видел, чтобы вон шли настолько быстро и слаженно. Машу подхватил свои бумаги и тоже вознамерился было покинуть спальню, но Шани придержал его за локоть и попросил:
– Останьтесь, мне нужно с вами поговорить.
Машу послушно кивнул и вернулся на свое прежнее место. Шани запер дверь и подошел к постели государя. Отдернув полог, он увидел мертвеца и обвел лицо кругом: смерть Миклуша, судя по всему, была мучительной, но быстрой. Государь испытал тяжелые судороги, после которых его тело изогнулось дугой, да так и закоченело. Мутные остекленевшие глаза смотрели куда-то в потолок; Шани подумал, что раньше почувствовал бы страх или жалость или то и другое вместе, – но сейчас на душе было темно и знобко от стылого равнодушия. Он высунулся из-под полога и спросил:
– Доктор Машу, у вас есть перчатки и резак?
Государыня ахнула и обвела лицо кругом, предположив, видимо, что Шани собирается разрубить тело покойного владыки на части. Машу спокойно кивнул и полез в чемоданчик с инструментами и лекарствами, который всегда носил с собой.
Надев протянутые перчатки из тонкой кожи ягненка, Шани вооружился резаком и принялся аккуратно разрезать ночную рубаху Миклуша. Судя по кислому запаху, исходившему от тела, государя отравили смесью фумта и – Шани повел носом, принюхиваясь, – и белого геванского масла.
– Ваше величество, – окликнул Шани, – когда государь в последний раз ходил в баню?
Анни ответила не сразу – то ли поразилась неподобающему случаю вопросу, то ли прикидывала что-то.
– Вчера, – ответила она, наконец. – Вчера вечером, после Второй молитвы к Заступнику. Потом он попрощался со мной и лег спать.
Шани разрезал рубашку и осторожно отвернул в стороны ее края. Тощая спина Миклуша с торчащими холмами позвонков была безжалостно изъедена желто-красными, уже засыхающими язвами. Шани печально вздохнул и вернул рубашку на место.
Сперва принц расправился с Хельгой и выбросил тело к подъезду дома декана. Устранив таким образом основную помеху, он затем пропитал ядом белье своего отца и спокойно отправился в собственные покои – ждать неминуемых вестей о смерти государя, а смерть для родного отца он приготовил весьма и весьма мучительную: человек практически гниет заживо, испытывая невероятную боль. Судя по расположению комнат во дворце, он вполне мог слышать над головой шаги государя, а затем и его предсмертные стоны – позвать на помощь Миклуш не мог, летучие ферменты геванского масла частично парализуют гортань.
А Хельга не кричала. Судя по тому, насколько были искусаны ее губы, – не кричала.
– Его величество отравили смесью фумта и геванского масла, – произнес Шани, выбираясь из-под полога и снимая перчатки. Анни и Машу смотрели на него, с трепетом ловя каждое слово. – Белье государя пропитали этой смесью и высушили, до вступления в контакт с кожей она не имеет ни цвета, ни запаха, поэтому он ничего не заметил и не заподозрил. Поскольку фумт по Инквизиционному кодексу дознания причисляется несомненно к порчевым зельям, то мой официальный вердикт таков: государя Миклуша погубило злонамеренное колдовство.
