Перед выходом к столу ребята переодели товарища Кобу, дав вместо тех обносков, что были на нем, новенькую форму без знаков различия, нашего образца. С непривычки пока на нем всё топорщилось. Игорь, который был штатным парикмахером в своем взводе, аккуратно подровнял прическу нашего новичка — результат внушал. Вместо недавнего заключенного бомжеватого вида, перед нами сидел типичный новобранец кавказской национальности.
За столом товарищ Коба поначалу чувствовал себя скованно, с подозрением поглядывал на жандармский мундир нашего любезного ротмистра Познанского. На нашу камуфлированную униформу, напротив, он смотрел с явным любопытством. А уж когда я обратился к Мехмеду Ибрагимовичу «товарищ майор», глаза у нашего подопечного полезли на лоб. Когнитивный диссонанс — он и у будущего товарища Сталина тоже когнитивный диссонанс. Лица наших спецназовцев были бесстрастны, Михаил Игнатьевич, напротив, сиял как медный таз, наслаждаясь классической итальянской комедией положений.
Чтобы разрядить обстановку, я решил наконец-то первым начать разговор с Кобой, чтобы он не дичился и почувствовал исходящее от нас доброжелательство и желание сотрудничать.
— Иосиф Виссарионович, — сказал я, передавая ему лаваш, — а ведь мы могли встретиться с вами, когда ехали в Петербург из Порт-Артура. Вы опередили нас на чуть-чуть, всего на какие-то две недели. Не могли подождать со своим побегом — сразу бы вместе поехали в Питер!
— А вы, Николай Арсеньевич, приехали прямо с фронта? — с удивлением спросил меня Сталин. — Вы там воевали, или… — он замялся, — были по жандармским делам?
— Жандарм у нас здесь только один — Михаил Игнатьевич, — я кивнул в сторону ротмистра Познанского, — а мы с майором Османовым проходим совсем по другому ведомству, к Корпусу жандармов отношения не имеющему. Мы к вам с товарищами проездом через Питер, прямо из самого Чемульпо.
— Я сразу понял, что вы не из жандармов, — ответил Сталин, — да и говор у вас какой-то… Не русский, скажем так…
— Так я и есть не русский… Я — осетин. А Мехмед Ибрагимович — так тот вообще турок. Сержант Курбатов — из Боровичей, отец русский, мама из тамошних карел. Рядовой Палицын — мордвин. Михаил Игнатьевич… — обратился я к Познанскому.
— Я из дворян Полтавской губернии, но род наш — из Ржечи Посполитой, так что у меня и польской, и литовской, и, говорят, татарской крови хватает, — с легким поклоном включился в разговор ротмистр.
— Вот видите, — продолжил я, — нас тут, как сказано в Писании, каждой твари по паре, а точнее по одной штуке, что, вообще-то, не мешает всем верно служить нашей общей Родине — России.
— Господа, я не хотел вас обидеть, — извинился Коба, — в данном случае я имел в виду лишь то, что ваш русский язык какой-то необычный, не такой, на каком обычно говорят в Российской империи.
— Ах, вы об этом… — я на мгновение задумался. — Сосо… можно вас так называть, ведь мы же с вами почти ровесники? А вы можете звать меня Нико, договорились? — Товарищ Коба кивнул, и я продолжил: — Сосо, вы знаете, ведь мы действительно не подданные Российской империи, но Россия для нас была и есть родная земля… Вот такой вот парадокс и загадка… Но что тут к чему, мы расскажем вам позже, договорились?
На этот раз настало время задуматься будущему товарищу Сталину. Он какое-то время помолчал, а потом сказал:
— Господа, если вы не хотите мне рассказать о том, откуда вы приехали и кто вы, то я не буду настаивать. Но очевидно издалека. Из Америки там, или из Австралии… У вас не только говор нездешний, но поведение и поступки.
— Отлично, Сосо! — я откинулся назад и побарабанил пальцами по столу. — Вы правы. Мы действительно попали к вам издалека. Именно попали, а не приехали, пришли, приплыли или прилетели. Не понимаете? Нет, мы расскажем вам об этом во всех деталях, но не сейчас, а чуть позже.
А пока, Сосо, разрешите прочесть вам стихотворение, написанное одним юным грузином. Правда, прочту я его не по-грузински, а в русском переводе, вы уж меня извините.
И я начал читать.
Ходил он от дома к дому,
Стучась у чужих дверей,
Со старым дубовым пандури,
С нехитрою песней своей.
А в песне его, а в песне —
Как солнечный блеск чиста,
Звучала великая правда,
Возвышенная мечта.
Сердца, превращенные в камень,
Заставить биться сумел,
У многих будил он разум,
Дремавший в глубокой тьме.
Но вместо величья славы
Люди его земли
Отверженному отраву
В чаше преподнесли.
Сказали ему: «Проклятый,
Пей, осуши до дна…
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!»
Едва я прочитал первые строки этого стихотворения, как товарищ Коба побледнел так, что стали заметны даже оспинки на его небритом лице. А к концу чтения был готов хлопнуться в обморок.
— Цминдао гмерто! (Святый Боже!) — воскликнул Коба. — Откуда вы знаете эти стихи? Господа, да кто вы?! — Похоже, товарищ Сталин был испуган не на шутку.
Еще бы, непонятные люди в странной военной форме, прибывшие бог весть из какой дали, которые знают его стихи, написанные еще лет десять назад, в шестнадцатилетнем возрасте. И опубликованы они были лишь один раз под псевдонимом Сосело в малотиражной грузинской газете «Квали».
— Товарищ Сосо, что с вами? — спросил слегка перепуганный Мехмед Ибрагимович. — Николай Арсеньевич просто хотел напомнить вам о тех временах, когда вы, тогда еще учащийся Тифлисской духовной семинарии, мечтали о справедливости для всех людей и писали замечательные стихи. Нате вот, выпейте немного хванчкары — может, вам станет полегче…
И Османов протянул стакан с вином еще не пришедшему в себя будущему товарищу Сталину. Сосо схватил стакан и залпом выпил вино. Лицо его быстро приняло обычный цвет, и он, переведя дух, кивнул. Универсальный адаптоген — алкоголь — сделал свое дело.
— Господа или товарищи, — махнул рукой Коба, — я вам очень благодарен за то, что вы напомнили мне о моих юных поэтических опытах. Но откуда вы о них знаете?! Чем больше я нахожусь рядом с вами, тем больше чувствую исходящую от вас Великую тайну. Страшную тайну. Может быть, вы ангелы — посланцы Господа нашего… Или же вы явились из преисподней?
— Сосо, сын Бесо, — сказал я со вздохом, — вы и правы, и неправы… Господь, конечно, приложил свою руку к нашему появлению в этом мире, дав на дорогу отеческое напутствие — жить честно и поступать по совести.
А что касается ангельского чина, то на ангелов мы похожи довольно мало. А вот мир, из которого мы пришли — он всё больше и больше становился похожим на самую настоящую преисподнюю. А пришли мы из более далеких мест, чем даже Америка или Австралия, да и сам Господь вряд ли сумеет сделать будущее прошлым, и наоборот. Возможно, что всё рассказанное нами покажется вам сказкой, фантазией, мечтой… Но только всё это самая что ни на есть правда. Итак, слушайте. Это произошло сто девять лет тому вперед…
