Выход подсказал, как ни странно, немец. Он выпустил шасси, чтобы уменьшить скорость и, таким образом, сравняться со штурмовиком. Григорий заметил это, и его вдруг осенило: «А почему бы, собственно, не воспользоваться этим приемом?»
Дивин последовал примеру немца, чуть отвернул машину влево, и тот, не ожидая такой подлянки, проскочил вперед штурмовика и оказался чуть впереди и правее от него. Экспат мгновенно довернул машину и нажал на гашетки. Залп разнес «мессершмитт» буквально в клочья, и на землю дождем посыпались лишь какие-то мелкие обломки.
Но сержант не успел толком порадоваться своей победе, потому что уже в следующий момент по корпусу стегнула злая очередь. Григорий вжался в сиденье, пытаясь укрыться за бронеспинкой. Сильный удар заставил тяжелую машину вздрогнуть, но — о, чудо! — получивший несколько прямых попаданий «Ил» держался в воздухе и пусть с некоторой заминкой, но все-таки слушался рулей. При этом из-за потери скорости штурмовик едва не свалился в штопор, и Дивину пришлось приложить неимоверные усилия для того, чтобы выровнять самолет. Правда, в какой-то момент даже пришлось немного сбавить напор, а то ненароком вырвал бы ручку управления. Стрелка на указателе скорости, казалось, застыла на месте.
— Ну же! — заорал экспат. — Давай!
Кое-как выправив положение, сержант почувствовал, что силы иссякли. Не физические, разумеется, их-то как раз хоть отбавляй. Навалилась какая-то душевная слабость и апатия. Все тело покрыло противным липким потом. Григорий даже позабыл, что на хвосте у него висит вражеский истребитель, который в любую секунду может добить его. Он глянул вниз, пытаясь понять, где сейчас находится. Надо же, под крылом «Ила» тянулись наши траншеи. А он и не заметил, как проскочил линию фронта. Пехотинцы вылезли на бруствер и потрясали винтовками, приветствуя успех сержанта.
Только сейчас Дивин решил оглядеться. Пусто. Рядом ни немцев, ни наших. Что ж, придется идти на аэродром самостоятельно. Григорий наконец-то определился со своим местоположением. «Ильюшин» летел тяжело. Да и вел себя явно ненормально: судя по всему, поврежден руль поворота и глубины
[5]
.
До аэродрома дотянул с трудом. Сел с ходу, понимая, что на второй круг зайти уже не получится. Штурмовик вдруг потянуло влево. Экспат торопливо выключил мотор. Удар, скрежет, комья земли летят вверх из-под крыла, и, наконец, машина остановилась. Григорий рукавом вытер лицо. Пальцы мелко дрожали. К нему уже неслась пожарная машина, бежали техники и летчики.
Облепили искалеченный самолет, помогли откинуть фонарь.
— Живой? Где остальные? — Малахов тряс его за плечо. — Почему молчишь, сержант?
Дивин очумело потряс головой.
— Видел, как Петрухин уходил. Второго ведомого над целью сбили. Остальных потерял. А что с машиной, почему при посадке унесло?
— Кто о чем! — дернул щекой комэск. — У тебя колесо прострелено, вот и завалился. Да и вообще непонятно, как добрался, на машине живого места нет. Вот ведь черт везучий! Кстати, из пехотного полка звонили. Они видели, как ты «мессера» завалил, почему не докладываешь?
Григорий непонимающе уставился на командира. О чем это он? Какой «мессер»?
— Товарищ капитан, дайте закурить, а? — устало попросил Дивин.
* * *
Слоняться по аэродрому без дела оказалось очень тяжело. Экспат сходил с утра в мастерские, где колдовали над его «четверкой», предложил свою помощь, но взмыленные механики отреагировали неадекватно и послали далеко и надолго. Сержант не стал лезть в бутылку и качать права, отошел в сторонку и, закурив, принялся наблюдать за ремонтными работами.
Но и отсюда его попросили убраться. Причем, что обидно, сделал это не кто иной, как его собственный механик, младший сержант Миша Свичкарь, среднего роста парнишка с живыми черными глазами.
— Шел бы ты отсюда, командир, — обманчиво ласково попросил он, пробегая мимо. — Не видишь, и без тебя тошно!
Экспат надулся, но последовал совету. Зашел в столовую, выдул стакан чая, потом покурил в тенечке под навесом. Чем бы себя занять? Его родная вторая эскадрилья ушла на задание, как и другие, — пехота требовала помощи, и штурмовики старались исполнить свой долг.
Эскадрилья… после вчерашнего боя в ней насчитывалось всего четыре летчика: Малахов, Петрухин, Григорий и Рыжков. Да-да, Прорве удалось выжить. Причем он сам не мог толком объяснить, как так получилось, что ведущий его звена и второй ведомый оказались сбиты, а он нет.
— Я смотрю, — рассказывал он товарищам после ужина, — первой тройки перед нами уже нет, только один штурмовик горящим падает. Засмотрелся, слышу, мне по радио командир орет: «Бросай!», кассеты с ампулами скинул, крутанулся, и все, рядом уже никого. Потыркался туда-сюда, кое-как сориентировался и потопал домой.
— Ну а куда товарищи подевались, видел? — допытывался Малахов. — Их «мессеры» сбили или зенитки?
Рыжков честно хмурился, морщил лоб, шумно вздыхал, чесал в затылке, но в итоге лишь развел руки в стороны и честно признался:
— Не могу знать, товарищ капитан. Все так быстро произошло, я даже не понял ничего толком.
Вот так. Была эскадрилья, а стало звено. Тем более, что Дивин остался безлошадным. Его «Ил» очень сильно пострадал, но специалисты ПАРМа
[6]
обещали дня через три-четыре вернуть машину в строй. Григорий заикнулся было насчет новой машины, но комэск, нехорошо прищурившись, устроил ему такую взбучку, что сержант позорно сбежал из их избы и до темноты отсиживался на КП.
Пойти, что ли, еще чайку попить? Экспат не успел толком обдумать эту мысль, как оказался пойман и приставлен к делу.
— Вот он где прохлаждается! — Батальонный комиссар Багдасарян, маленький жилистый армянин, возмущенно всплеснул руками. Рядом с ним топталось несколько человек в штатском. У одного из них на груди болтался фотоаппарат в чехле. — Его, понимаешь, ищут, а он покуривает себе спокойненько. К тебе корреспонденты приехали специально, про вчерашний твой бой с «мессершмиттом» написать хотят. Так что расскажешь все как было.
Комиссар полка умчался дальше, оставив Григория на съедение. А корреспонденты набросились на сержанта словно голодные акулы, засыпав вопросами: как пришел в авиацию, давно ли на фронте, за что получил орден, как дрался с «мессером». Дивин очень быстро взмок, словно в бою побывал, но старался отвечать как можно более точно, справедливо полагая, что у каждого своя работа. Он летает, они — пишут.
Корреспонденты еще долго не отпускали его, но, когда с задания стали возвращаться штурмовики, они переключили свое внимание на них, и экспат под шумок торопливо смылся. Вот ведь, то не знал, чем себя занять, а теперь мечтает лишь о том, как бы передохнуть.
