— А вы откуда знаете? — удивился Григорий. — Вас же не было при нашем разговоре.
— Работа такая, — засмеялся особист. — Кстати, поздравляю с новым воинским званием. А также хочу извиниться, был неправ, признаю. Обвинения в трусости ты не заслужил.
— Спасибо. — Дивин смотрел на Карпухина с подозрением. Внутреннее чутье безошибочно подсказывало ему, что капитан сейчас скажет какую-нибудь гадость. И точно.
— А вот в недальновидности — так это однозначно! Думаешь, командующий просто так решил на тебя посмотреть?
Ну что за человек?! Может… а, нет, если найдут труп, то вони не оберешься. Хотя, если обставить все как нападение дикого зверя… надо подумать!
* * *
— Слыхали? — Кто бы это мог быть? Ни за что не догадаетесь! Григорий мученически вздохнул и продолжил чесать за ухом блаженствующего Шварца.
— Что опять случилось? — лениво осведомился Малахов у запыхавшегося от быстрой ходьбы Прорвы. — Да отдышись ты, черт, говори толком.
Погода вот уже несколько дней как прочно привязала летчиков к земле. Пилоты изнывали от безделья, встречая каждое новое утро с затаенной надеждой на то, что тучи разойдутся и позволят наконец штурмовикам подняться в небо. Обидно было до слез — наземные войска окружили в Великих Луках несколько дивизий гитлеровцев, пытались их добить, а советская авиация бездействовала.
Рыжков послушно сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, потом присел на топчан рядом с комэском и с таинственным видом сказал:
— Случайно узнал из надежного источника, — экспат не выдержал и громко фыркнул. Знаем мы этот источник, опять повариха сплетни собрала. — Да, из надежного! — оскорбился Прорва. — И нечего ржать!
— Я тебе сейчас в лоб закатаю, — очень спокойно пообещал капитан. — Либо говори, либо мотай отсюда. — Летчики эскадрильи подошли поближе, ожидая развлечения.
— Говорят, после Нового года в армии вводят погоны! — опасливо косясь на дверь землянки, выпалил Рыжков. — А еще церкви откроют, разрешат частную торговлишку и колхозы разгонят, представляете?!
— Ты говори, да не заговаривайся! — вскинулся Малахов. — А то я тебя за такие речи быстро к Карпухину определю, понял?!
— А я-то здесь при чем? — заныл Прорва. — Что услышал, то и пересказал.
— «Что услышал», — передразнил его комэск. — Головой думать надо, а не задницей. А вы чего уши развесили? — напустился он на других летчиков, которые собрались вокруг и бурно обсуждали неожиданные новости. — Один дурак ляпнул, а вы и рады. Дел других нет? Так сейчас враз займу всех — пойдете у меня строевой на морозе заниматься. Заодно мозги проветрите.
Пилоты мигом разошлись. Маршировать по аэродрому никому не хотелось. Рыжков тоже под шумок незаметно слинял, не желая огрести под горячую руку наказание.
— Вот зараза, — негодовал капитан. — Язык как помело — несет всякую дрянь! Это ж надо такое придумать, а? У меня дядька в Гражданскую у Буденного в Первой Конной воевал, золотопогонников рубил. А я, выходит, теперь эти самые погоны нацеплю? А колхозы? Да как язык у него только повернулся!
— Не кипятись раньше времени, Леша, — мягко посоветовал ему экспат. — Что ты, Прорву не знаешь — все его басни нужно делить на шестнадцать. Ты мне скажи лучше, мы Новый год праздновать в эскадрилье будем или всем полком в столовой?
— Чего? — непонимающе уставился на него комэск. — Да отстань ты от меня с этим Новым годом! — он раздраженно махнул рукой, вскочил на ноги, накинул на плечи куртку и вышел на улицу, доставая на ходу папиросу.
Григорий проводил друга долгим взглядом. Подумаешь, погоны, что в них такого особенного? Нет, лично ему очень даже нравилась нынешняя форма с петлицами — был в ней какой-то неуловимый шик. Особенно в парадной. Но погоны тоже должны были смотреться как минимум не хуже.
— Да, морда? — спросил Дивин у кота и потрепал его по загривку. Шварц недовольно зыркнул на него, вырвался, спрыгнул на пол и, подумав немного, направился к миске с водой.
— Слыхал, капитана Шумилкина на «У-2» привезли, — подсел к нему Валера Катункин. Командира первой эскадрильи несколько дней назад подбили «мессеры», и он сел на вынужденную на аэродроме подскока истребителей. К нему туда отправились техники в надежде подлатать «Ил», но, судя по всему, сделать это не получилось.
— Ага, — вяло отозвался Дивин. — Сходить, что ли, к синоптикам, поинтересоваться, когда зима над нами смилостивится? Надоело до чертиков без дела прохлаждаться.
Но нелетная погода упрямо держала свои позиции еще два дня. А тридцать первого — прямо в канун Нового года — облака неожиданно разошлись, и летчики вместо подготовки праздничного ужина спешно стали готовиться к вылету. Командование требовало в срочном порядке ударить по засевшим в Великих Луках фрицам. Ходили слухи, что кто-то из больших генералов самонадеянно пообещал лично товарищу Сталину, что город очистят от врага еще в 1942 году. Поторопились, бывает. Немецкий гарнизон, численностью около четырех тысяч человек, категорически был не согласен с такой постановкой вопроса и отчаянно сопротивлялся.
Вылетели всем полком. Точнее, тем десятком с небольшим «Илов», что оставались еще в строю. Вражеских истребителей, что удивительно, в воздухе не было. Равно как и зениток на земле. Впрочем, если исходить из того, как сильно пострадал город во время боев — почти все здания превратились в руины, — может быть, их у осажденных уже попросту не осталось? Нет, работали, конечно, несколько «эрликонов», но их практически сразу заставили замолчать.
Тем более, что над Великими Луками оказалось видимо-невидимо наших самолетов. Одних только «Ил-2» и «пешек» Григорий с огромным удивлением насчитал не меньше сотни. Да, кто-то явно не желал прослыть в глазах товарища Сталина болтуном. Но обратной стороной этой кутерьмы оказалась полнейшая неразбериха. Эфир традиционно забили наглухо, пехота указывала цели как придется, фрицы, не будь дураками, тоже вовсю палили разноцветными ракетами в разные стороны, усиливая хаос.
В итоге отбомбились всей оравой едва ли не по одной-единственной улице, разнеся ее в щепки. Дивин больше всего опасался, что они ударят по своим. Но вроде обошлось. На аэродром вернулись без потерь. Все ждали, что поступит команда на повторный вылет, но почему-то этого не случилось. Поэтому, прождав в блиндаже около аэродрома до темноты, летчики, получив отмашку от комполка, дружно направились в столовую.
Идущие первыми открыли дверь и оторопели от удивления: посреди ярко освещенного помещения красовалась пушистая елочка, украшенная разноцветными флажками, серпантином и самодельными игрушками. Столы накрыты праздничными скатертями, заставлены многочисленными блюдами, графинами и кувшинами с соками и морсами. На стенах развешаны огромные плакаты: «Гитлеру — капут!», «Враг будет разбит!» и, разумеется, праздничное «С Новым годом!».
Официантки, празднично одетые, веселые, встречали у входа, приглашали проходить внутрь. А на всех вдруг напала странная боязнь. Летчики и техники жались на пороге, не решаясь ступать по надраенному до блеска полу. Всем было ужасно стыдно за свой, мягко говоря, непрезентабельный внешний вид: поношенные комбинезоны, замасленные куртки и грязные валенки и унты.
