– Ну, скоро ты там? – услышали мы голос Комочкова.
– Сейчас! – откликнулся я глухо и повернул лицо к Милене.
– Дурак… – прошептала она. – Ты чуть не убил меня. А с ним я просто мстила тебе. Я ведь догадываюсь, чем ты тут занимался. Женское сердце не проведешь.
– Тогда извини… Валерия, – так же мстительно произнес я. Вот уж действительно – дурак так дурак.
Мы молча оделись, стараясь не смотреть друг на друга. Нам было и хорошо, и плохо, и смешно, и горько. Полный набор самых разнообразных чувств. Где еще испытаешь такое?
– Давай подправлю грим, – деловито произнесла Милена, снова взявшись за свои кисточки. – Сейчас ты похож не на больного, а на сумасшедшего.
– Никогда больше не называй меня именами своих любовников, – грозно предупредил ее я. – Иначе завершу то, что начал. – И она посмотрела на меня с потаенной любовью и уважением. Может быть, впервые за всю нашу совместную жизнь.
Минут через десять я вышел из ее комнаты в зал, где за столом, лениво перебрасываясь в карты, сидели Барсуковы и Комочков.
– Ой, Вадим, что с тобой случилось? – испуганно спросила Маша. – На тебе лица нет!
– А мне оно больше и не потребуется. Становлюсь другим. Прежнего Вадима забудьте. Пошли, Николай.
– А куда вы собрались? – поинтересовался Сеня.
– К доктору, куда же еще? – ответил я. – Лечиться.
Мы вышли на улицу. Времени было около одиннадцати. Мысленно я благодарил Комочкова за то, что он так вовремя постучал в дверь – иначе появился бы еще один труп. Поистине, поселок любви и смерти… Окна в домах, мимо которых мы проходили, уже не светились. Жители здесь ложились рано. И на улице, конечно же, никого не было. Лишь лай собак сопровождал наше торопливое шествие. Вскоре мы подошли к жилищу доктора Мендлева – высокому кирпичному дому на восточной окраине, неподалеку от церкви и кладбища. Когда мы приблизились к калитке, во дворе глухо зарычала овчарка.
– Зови! – шепнул я Комочкову. – Буди Айболита.
– Густав Иванович! – закричал Николай. – Эй, доктор! Откройте!
И тотчас же в ответ ему яростно залаяла собака, бросаясь на проволочное заграждение, пытаясь перепрыгнуть через высокий забор. В одном из окон зажегся свет. Потом дверь в доме открылась, на порог вышел сам Мендлев, включив мощный фонарь.
– Кто там?
– Густав Иванович, срочно нужна ваша помощь! Идите сюда! – Комочков толкнул меня в бок: – Ну, теперь дело за тобой. Ты уверен, что он давал клятву Гиппократа?
А доктор уже шел к нам. Он привязал собаку, открыл калитку и подхватил меня, чуть не упавшего ему на грудь. Роль в стиле незабвенного Мишки-Стрельца. Вместе с Комочковым Мендлев довел меня до дома, потом отнесли в какую-то комнату и уложили на кушетку. Я тяжело дышал, блуждая взглядом по стенам, словно не узнавая ни доктора, ни Комочкова. По моему лицу катились крупные капли пота, которыми меня заранее наградил Николай из пульверизатора. Одной рукой я держался за сердце, а другой – за живот, решив на всякий случай, что у меня должны болеть все внутренности.
– Что с ним? – спросил Густав Иванович, надевая очки.
– А это уж вам карты в руки, – на преферансном языке ответил Николай. И, продолжая тасовать колоду, добавил: – Шли мы с ним по улице, разговаривали, а потом он как повалится на землю, как сожмется, как застонет… Я испугался, думал, ласты клеит… Хорошо, что ваш дом оказался рядом. Еле довел. Что будем делать, доктор? Можно ли его сейчас трогать?
– Нет, пусть лежит, – поспешно отозвался Мендлев. – Очевидно, лучше ему остаться у меня до утра. – Он пощупал мой лоб, потом пульс. – Странно… Не перитонит ли?
Доктор вышел в соседнюю комнату, затем вернулся с фонендоскопом и тонометром. Но за это время мы успели обменяться с Комочковым парой фраз:
– Это не дом, а крепость, смотри, какие на бойницах решетки.
– И сейфовые двери в комнатах.
Мендлев начал выслушивать меня, бормоча себе под нос:
– Странно, странно… Пульс почти ровный… Тоны сердца ясные, неприглушенные… Очень странно. Живот мягкий… Наверное, кардиология. Что-то связанное с неврозом… Налицо явная астения…
Минут десять он ощупывал и простукивал мое грешное тело, а я продолжал громко дышать, мучительно корчиться, изредка постанывать. Не думаю, чтобы я переигрывал, хотя порой мне страшно хотелось рассмеяться, глядя на встревоженно-глупое лицо Николая. Наконец доктор беспомощно произнес:
– Не могу поставить даже предварительный диагноз. Главное, чтобы он сам ответил на мои вопросы. Подождем до утра, когда он придет в сознание. Но, скорее всего, это нейроциркуляторная дистония.
– Точно! – обрадовался Комочков. – Она самая. Угадали с первого раза. Вы – великий врач, док! Этот… Эскулап.
– Сейчас я дам ему валокордина и сладкого чая, а вы пока идите домой, – отозвался Мендлев.
– А может быть, я останусь с ним до утра? – попросил Комочков. – Где-нибудь тут… на коврике. Мне не привыкать.
– Нет, – твердо произнес доктор. – Я сам о нем позабочусь. А с вами мы увидимся утром.
Густав Иванович выпроводил Николая, затем вернулся ко мне. Накапал лекарства, влив в рот, укрыл пледом. Я продолжал изображать из себя смертельно больного, постепенно затихая, словно погружаясь в сон. Мне было желательно, чтобы он поскорее оставил меня в покое. Доктор еще некоторое время потоптался в комнате, поглядывая на меня, потом потушил свет и тихо вышел.
Прошло полчаса… Я не решался встать, чувствуя, что лучше выждать как можно дольше. И не ошибся. Доктор снова вернулся, пощупал мой лоб, пульс, неопределенно крякнул и ушел. В доме наступила тишина. Только через час я осторожно свесил ноги с кушетки. Теперь можно было действовать. Я вытащил из кармана приготовленный фонарик и подошел к двери. Пол под ногами предательски скрипнул. Интересно, крепко ли спит доктор? И что меня поджидает в других комнатах, которые я намеревался обследовать?
Если он действительно прячет в доме маньяка и мне придется с ним столкнуться… то надо готовиться к худшему. Одному мне с ними двумя не совладать. Я не такой умелый боец, как Марков. Не поторопился ли я, отправившись в этот дом, словно в западню? Мне стало не по себе. Легкий холодок побежал по телу, когда я представил, как мне проламывают голову какой-нибудь гантелью, а потом волокут к болоту и бросают в трясину. А Комочкову доктор потом скажет, что я почувствовал себя лучше и ушел на рассвете. Куда – неизвестно. На тот свет…
Я посветил фонариком вокруг, выискивая что-нибудь тяжелое, какой-нибудь предмет, которым можно было бы защищаться в случае чего. Подхватив со стола бронзовую статуэтку Асклепия, я вышел в коридор. Справа от меня находилось две двери, напротив – еще три… В какой-то из этих комнат должен был спать доктор. А где-то – его гость, или пленник, или соучастник. Мне предстояло это выяснить. В любом случае я уже не мог отсюда уйти, во дворе меня бы разорвала овчарка.
