– Вопросы здесь будем задавать мы, – строго остановил его Марков. – Давай, ври дальше.
– Егор, сними с него наручники, – попросил я. – Никуда он отсюда не убежит, потому что некуда.
С большой неохотой Марков раскрыл браслеты и убрал их в сумку.
– Только одно лишнее движение, – предупредил он, показывая наплечную кобуру с пистолетом, – и…
– Понял, – ответил Григорий, разминая запястья. Потом посмотрел на меня и продолжил: – Я жил здесь до того времени, пока не приехали ваши гости. И тогда я понял, что оставаться тут больше нельзя, слишком много народа.
– А ты, значит, любишь философствовать в одиночестве? – съязвил Марков.
Григорий теперь обращался только ко мне:
– Я ушел на болото, в свое лежбище. Там было довольно уютно, а многого мне не надо.
– Постой, – остановил его я. – А та ночь, когда мы тут затеяли беготню. Кто-то вывернул пробки, потом жуткий крик… Говорящая кукла на веранде, напугавшая Машу до истерики… Наконец, живая гадюка в моей постели. И перевернутый подсвечник, от которого чуть не случился пожар. Чьих рук это дело?
Григорий покачал головой.
– Я ушел еще в сумерках. Говорю же вам, что в доме бывает кто-то еще. Наверное, он все это и учинил. Я никогда не вредил вам… Ни вам, ни кому другому. Я жил на болоте, а когда начались все эти убийства – мне рассказала о них мать, – я испугался. Я решил, что все подумают на меня.
– На кого же еще? – согласился Марков.
– Егор, остынь, – посоветовал я.
– Да нет, я понимаю, – отозвался Григорий. – Я самая удобная мишень. А друг ваш, как посмотрю, такой же следователь, что и тот, в Мурманске. Только пока не лупит по почкам, вытряхивая признание.
– Ладно, продолжай, – смилостивился Марков.
– Потом мое лежбище обнаружил булочник Раструбов, я еле успел спрятаться в кустах. Теперь – все, решил я, хана. Он непременно приведет туда людей. Меня схватят и разорвут на куски. И я снова решил перебраться сюда, в ваш дом. Но я никого не убивал, поверьте… – закончил он.
– Да мы-то тебе, может быть, и верим, – усмехнулся Марков. – Но вот поверит ли прокурор?
– А вчера ночью ты слышал что-нибудь подозрительное? – спросил я.
Григорий секунду помедлил.
– Я видел… – тихо сказал он.
– Что именно?
– В середине ночи я решил пробраться на кухню и разжиться немного хлебом и водой. Несколько дней не ел.
– Ворюга, – безжалостно процедил Марков.
– Но когда я чуть приоткрыл люк, то увидел босые ступни ног и опущенное острие меча. С него уже стекала кровь. Я тотчас же спустился по лестнице вниз. Как я понял, на кухне кого-то убили. И еще… Мне кажется, что это были женские ступни. Уж больно узкие и маленькие.
– Если это верно, – задумчиво промолвил я, – то подозрение в убийстве Николая теперь падает на Машу или Ксению.
– Или на Милену, не забывай, – добавил Марков. – Но, по-моему, все это вранье.
– Я готов поклясться на чем угодно, – произнес Григорий. – Вы же разумный человек: зачем мне рубить сук, на котором сижу? Зачем кого-то убивать? Наоборот, я должен быть тише воды ниже травы. Я бы давно уже покинул поселок, если бы не оползень… Что вы решили со мной делать?
Мы переглянулись. Егор пожал плечами, словно перекладывая всю ответственность на меня.
– Пока останешься здесь, – решил я. – Пошли, покажу тебе твою кровать.
– Ежели так, – с облегчением выдохнул он, – то позвольте мне спуститься вниз, в подвал. Там мне будет привычнее.
– Как хочешь, – согласился я, а Марков вновь показал свою кобуру, словно предупреждая.
После того как Григорий удалился в свою нору, мы на всякий случай завалили оба люка – на кухне и в комнате Ксении – тяжелыми вещами. Потом еще раз обсудили услышанное, взвесив все «за» и «против». Я склонен был доверять этому несчастному человеку, преследуемому судьбой. Марков – нет.
– Не отдавать же его на растерзание толпе? – спросил я.
– Нет, конечно… Но и держать в доме опасно.
– Пусть живет. Будем за ним приглядывать. Пойми, если бы он захотел, то давно бы уже всех нас вырезал, как кур.
Марков посмотрел на меня, почесал затылок, но ничего не ответил. Потом улыбнулся:
– Ладно, гуманист, давай спать. Утром разберемся…
А утром, перед тем как мы сели завтракать, я сказал Милене, чтобы она приготовила еще одну чашку, поскольку нас будет шестеро. Пока Марков объяснял им, кого я выловил вчера ночью, я спустился в подвал, нашел под первой ступенькой лестницы скрытый дугообразный рычаг и повернул его на себя. Потом ухватился за цементную плиту, и она с легким скрежетом подалась в сторону. Вниз вели несколько каменных ступенек. Подсвечивая себе фонариком, я спустился в нору. У стены, на подстилке из поролона, лежал Григорий. Возле его головы стояла банка с водой, керосиновая лампа, несколько свечей. Вот, пожалуй, и все, что тут было.
– Я все думаю, – произнес Григории ровным голосом (он не спал), – за какие такие грехи меня наградила судьба столь жестокими испытаниями? И знаете, к какому выводу я пришел?
– Говори.
– Я мечтал воспользоваться знаниями вашего деда, Арсения Прохоровича. Я считал, что он всемогущ, ловил каждое его слово, буквально впитывал в себя. Я тоже хотел быть таким – сильным, независимым, излечивающим людей от болезней. Я думал возвеличить себя с помощью его мастерства. Стать почти богом. А гордыня наказывается.
Он помолчал немного и добавил:
– Я хотел, чтобы его колдовской дар перешел ко мне. А по праву только вы должны были наследовать ему. Простите, если я пытался перейти вам дорогу.
– Да ради бога! – отмахнулся я. – По правде говоря, мне этот «дар» даром не нужен. И что же произошло дальше?
– Он умер, а я остался ни с чем. И за мое стремление к колдовству меня наказывает судьба. Теперь я понимаю это.
– Пойдем чай пить, – предложил я. – Нас заждались.
– А можно? – оживился он. – Я сто лет не сидел в человеческом обществе.
– Вот и посидишь. Только не обращай внимания на некоторые косые взгляды, которые на тебя поначалу будут бросать. Моим друзьям надо привыкнуть.
– Разумеется. Что угодно, лишь не гоните меня прочь.
В зале нас встретили с напряженным любопытством, а Маша – так даже с нескрываемым ужасом. Григорий поздоровался, скромно сел на краешек стула. Он тоже чувствовал себя неловко. Я же думал о том, что он увидел на кухне, когда приподнял крышку люка. Чьи это были босые ступни ног? Маши? Ксении? Или… Милены? Какие-то нехорошие подозрения стали закрадываться в голову. А что, если Николая убила действительно она? Нет, не из-за своей подруги, а по какой-то другой, неведомой мне причине? Может быть, ее и Комочкова связывала какая-то тайна?
