– Но как с этим смириться, ты сам подумай!
Борис только поморщился, даже не собираясь отвечать на дурацкий вопрос. С сожалением сказал:
– Жаль, не смогу тебе компенсировать то, что ты потратил. Есть чем, но отсюда не дотянуться. Может, что-нибудь придумаю до завтра.
– Да плюнь ты на свои компенсации!
Со скрежетом открылась дверь, и в комнатушку заглянул охранник – здоровенный лысый мужик в черном разгрузочном жилете на голом торсе.
– Закончили базарить! – объявил он.
Его левая рука лежала на пистолете. Правой же он очень ловко пристегнул к себе Степана. Затем проверил наручники Бориса.
Степану подготовили отдельную камеру, до которой было всего пять шагов по коридору. За эти пять шагов конвоир успел пару раз от души дернуть за наручники, едва не вырвав Степану руку.
Да уж, глупо было мечтать разоружить эту гориллу…
Степан оказался в точно такой же душной комнатушке. Здесь был и мешок с соломой, и решетка на крошечном окне под потолком.
Не нашлось только кольца под наручники. Охранник почертыхался и наконец оставил Степана одного, неприкованным. Перед уходом он с усилием подергал решетку на окне.
Закрылась дверь, грохнул запор. Степан остался наедине с собой.
Он лег, попытался дышать глубоко и размеренно. Хотелось успокоиться.
Но получалось это плохо. Сердце словно покрылось коркой – билось медленно, через силу. Степану представлялось, что он погружен во что-то вязкое и тяжелое, где постепенно теряет последние силы и задыхается.
Бессердечная фантазия рисовала страшные картины и не позволяла отвлечься ни на какие другие мысли. С этим нужно было что-то делать: либо успокоиться, либо уснуть. Иначе недолго до помешательства.
Только как тут уснешь…
Прошел час или два. Неожиданно заглянул обезьяноподобный охранник, грохнул о пол железной миской, постаравшись, чтобы каша посильнее расплескалась.
Оказывается, Степан мог есть. Несмотря ни на что, проявился какой-никакой аппетит.
После обеда измучивший себя раздумьями Степан сумел уснуть. Вернее, он не спал, а погружался в обрывки тяжелой дремы. Даже видел какие-то сны – короткие странные эпизоды, пугающие после пробуждения.
Почему-то так и не пришел следователь, а за окошком уже было темно. Стихал шум в лагере. От станции слышался грохот вагонов. От нестерпимого желания сесть в один из них и умчаться в любую дальнюю даль заныло сердце.
Еще Степан слышал, как в коридоре переговариваются и смеются его охранники. Для них мир остался прежним, их ничто не угнетало и не сводило с ума.
Из окошка потянуло вечерней прохладой. От этого атмосфера камеры стала казаться особенно удушливой. Степан подошел вплотную к стене и даже встал на цыпочки, чтобы вобрать побольше уличного воздуха.
Потом взялся обеими руками за решетку и подтянулся. И вдруг замер…
Решетка ощутимо пружинила под его весом. Она не была вмурована намертво!
Степан отпустил решетку, тихо выдохнул. Оглянулся на всякий случай на дверь.
Он еще не знал, что ему дает это небольшое открытие. Просто в один-единственный миг каждую клеточку его тела пронзило одно-единственное стремление – вырваться из этой тесной гнетущей норы и оказаться свободным.
«А что дальше? И зачем, если меня все равно собираются освободить?»
Эта здравая мысль посетила его лишь на секунду. И тут же погасла. Животная тяга к освобождению вдруг оказалась мощнее здравой рассудительности.
Степан даже не думал и не планировал сейчас, куда и зачем ему бежать. Он просто хотел отомкнуть клетку, убедиться, что выход – есть!
Собравшись с духом, он снова попробовал решетку. Так и есть, она шаталась. Утопленные в старый кирпич концы прутьев болтались в расшатанных пазах. Но неужели этого не заметил охранник?
И снова Степан подергал решетку, теперь уже сильнее. Она шаталась, но пока не собиралась вываливаться. Он усилил нажим.
…После пяти или шести попыток он бессильно опустился на свой тюфяк.
Решетка не поддавалась, она всего лишь болталась в своих гнездах. Так что не стоило обвинять охранника в невнимательности. Старые камни держали ее прочно.
Наверно, будь в запасе у Степана несколько дней, он смог бы постепенно расшатать прутья, истереть в пыль кирпичи, но – увы – все решалось сегодня ночью. Эти несколько часов ничего не дадут.
Даже дурацкой кровати в камере нет, чтобы отломать ножку и использовать ее как инструмент.
Мысли и ощущения вновь погасли. От былого воодушевления не осталось вообще ничего. Степан неподвижно, как кукла, сидел на полу, не думая ни о чем. В коридоре продолжали гомонить и смеяться охранники.
Потом ему показалось, что от окна доносится какой-то шорох. Что там еще? Неужели крысы? Не хватало только их…
Шорох отчетливо повторился. И еще вроде какой-то писк. Точно, крысы.
Степан поднялся, чтобы потрясти решетку и отогнать незваных грызунов. Он протянул руку к окну, как вдруг навстречу ей с улицы выдвинулась какая-то палка.
От неожиданности он отскочил.
– Железо! Дверь! Бег! Бег! Бег! – отчетливо услышал он тонкий детский голосок.
Палка высунулась еще сильнее. Мало что понимая, Степан взялся за нее.
В руках у него теперь была ржавая метровая труба, прочная и тяжелая.
– Бег! Бег! – снова прозвучал детский голос.
– Мартыш? – пробормотал Степан. – Но откуда?
Ему никто не ответил. Доносился лишь гомон охраны, да еще продолжали грохотать вагоны на станции.
Воровато обернувшись на дверь, Степан просунул трубу в окно, примерился. Действительно, упираясь в край оконного проема, можно подцепить решетку…
Он надавил чуть-чуть, услышав хруст кирпичной крошки. Потом налег посильнее. Решетка все еще не поддавалась. Наконец, дождавшись очередного раскатистого звука со станции, повис на палке всем своим весом.
Старый кирпич треснул. Нижний левый край решетки вылетел из гнезда и теперь болтался свободно.
Степан замер. Ему вдруг стало страшно, что охранник застанет его за взломом. Раньше он лишь безобидно шатал решетку, теперь же – совсем другое дело…
Степан повторил операцию с трубой и довольно легко выломал решетку полностью. И даже шума особого не было.
Замирая от страха, он высунул трубу на улицу, зацепил краями за оконный проем и подтянулся, как на турнике. Ему осталось только протиснуться в узкое окно.
Перед глазами были какие-то кусты, отлично скрывающие место от случайных взглядов.
А в кустах блестели глаза мартыша. Через мгновение он бесшумно скрылся.
