– Ну, скажем так, не совсем полноценные. Если бы здесь были настоящие падшие, на нас двоих хватило бы одного, причем этот один нас мог бы и не заметить. По счастью, за пределами Москвы падших пока не замечали.
– Они же дохнут за пределами московского Периметра, – Николай, наконец, услышал что-то, о чем знал.
– Скажем так, пока никто их не видел вне Москвы. Но это значит только то, что их никто не видел, а если и видел, то не понял, с чем столкнулся. Как ты, вообще, Николай, отличишь падшего от человека? Святой водой окропишь? А мы-то тут парились! А нужно было просто побрызгать чуток…
– Чтобы брызгать святой водой, надо верить. Иначе все равно, святая она или газированная, – Николай принялся проверять пистолеты, явно давая понять, что слушать он еще может, куда ж деваться, а вот говорить больше не будет. Директор не обиделся.
– Мой отец основал этот приют для того, чтобы его воспитанники могли противостоять демонам, когда придет время. И оно пришло. Время – оно такое, всегда приходит. Миша, ты, вообще, фишку понял? Вся это история с попыткой моего похищения, с бульдозером, с диверсантами нужна была только для одного – чтобы в момент атаки мы спустились вниз, и тени прошли за нами.
– Вниз? – Все-таки у директора протекла крыша. Вопрос только в том, когда и насколько. – Здесь есть подземный ход? – решил Кривой все-таки «достругать палочку».
– Странно, да? У приюта три этажа под землей, почему не быть чему-нибудь и под директорским кабинетом?
Глава восьмая
Гуманный убийца
Иногда я мечтаю о том, чтобы хоть что-нибудь в этом мире зависело от меня.
Воспоминания Понтия Пилата
Падший не мог отпустить Стрельцова просто так. Не только Давич мог быть забавным. Стрельцову хотелось оставаться отчаянно скучным. Хотя бы до Периметра. Антон не нервничал. Большой нервяк убивает маленький. Что-то выключилось в мозгу, включился автопилот, Стрельцов торопился домой.
Без рикши быстрее всего на метро. Только до метро тоже добраться нужно. Ближайшая станция «Смоленская», от нее до «Кутузовской» – три перегона. А там до Периметра не дойти очень трудно. Только если самому сильно захотеть.
Антон свернул во двор, стараясь идти достаточно быстро, и в то же время любой, кто посмотрел бы в его сторону, никогда не заподозрил, что этот человек куда-то торопится. Стрельцов знал эти дворы настолько хорошо, что иногда втайне мечтал, чтобы неведомые зрители могли оценить его точность и скорость. Вряд ли кто-то еще был способен передвигаться по Москве так, как это делал он. Для Антона это была его личная трасса «Формулы-1» – сам себе и пилот, и болид. Только если не рассчитаешь поворот, не будет никаких гравийных ловушек, старых покрышек – на трассу уже не вернуться. И даже так, чтобы вдребезги об бетон, был человек – нет человека, так тоже не получится. Здесь умирать только мучительно медленно, поэтому и каждый правильный шаг подгружает эйфорией, подкачивает-покачивает.
Прошел: было бы жюри – высший бал за скорость, высший бал за технику, полбалла за артистизм. За прыжок от угла дома в переход, в безопасность, в метро.
Теперь в московском метро нет турникетов. Коммунизм. И, вероятно, полная электрификация. Стрельцов был не большим любителем этого вида транспорта, но спускаться под землю приходилось довольно часто. Ни одного служащего – все работало само, служебные двери либо наглухо заварены, либо распахнуты настежь. Правда, и за открытыми дверями ждали бетонные стены, неизбежно смыкающиеся в тупик, – и больше ничего. Только бетон – сверху, снизу, по бокам. Антону казалось, что раньше в метро не было, просто не могло быть такого количества помещений, этих тысяч дверей, ведущих в никуда, словно специально созданных для любителей искать, бродить…
Эскалаторы жили своей отдельной жизнью. Каждый раз нужно постараться понять, чего ждать. Когда-то Антон пытался разобраться, наблюдая за самой лентой. Позже понял – наблюдать нужно за пассажирами. И не так уж важно, что лента вниз и лента вверх могут себя вести абсолютно по-разному. Так голосовые связки работают, даже если человек молчит. Можно осипнуть напрочь, просто послушав, как другие кричат. Едущие вверх против воли прикладывают к себе все то, что случается с теми, кто едет к ним навстречу. И сегодня был явно нелучший день – сходившие с эскалатора, в основном контрактники, сильно напоминали бегунов-марафонцев, только что пересекших финиш, – силы кончились, и воли к движению уже тоже нет, не нужна больше.
Стрельцов выдохнул и в одно движение запрыгнул на лестницу, бегущую вниз. Вначале рука зацепилась за перила, и только потом ноги коснулись резиновых ступеней. Эскалатор шел чуть быстрее обычного. Сначала. После трети пути ускорился, стал выгибаться, сразу почти незаметно, понемногу, пока не оказалось, что спуск прекратился, ступени спрятались, резиновая лента неслась прямо вперед, чтобы потом, почти под углом девяносто градусов, обрушиться вниз.
Удержался, вцепившись в поручень. Секунд десять до того момента, когда девяносто градусов превратились в сорок и можно было снова встать, а не висеть на резиновой кишке, гадая, что случится раньше – эскалатор успокоится или руки ослабнут?
Напоследок эскалатор резко ускорился, когда Антону не хватало какого-то метра до схода на платформу. Не сошел – вылетел. Грех жаловаться – руки болят, а так – ни царапинки. Вверх обычно без приключений поднимает, так что дальше будет легче.
Стрельцов едва успел отойти, когда на гранит платформы одно за другим вынесло два тела. Контрактник и то ли торговец, то ли турист-дикарь, видно, не удержались где-то на спуске – тела ехали до платформы уже без сознания. Стрельцов не обернулся. Знал – этим уже не помочь. Два человека за его спиной медленно погружались во вдруг ставший мягким и податливым гранит, и неважно – живы эти двое или нет, если и живы, то ненадолго – на двести сорок секунд.
Метро до сих пор Антона не подводило. Скорее всего, дело было в происхождении – ребенок большого города, он с детства чувствовал себя частью монстра. В шесть лет было важно ехать в вагоне не держась, сходить с эскалатора не глядя, узнавать о приезде поезда по только-только наметившемуся запаху смолы, пропитавшей шпалы, – поезд выдавливал впереди себя по туннелю воздух, наполненный этим ароматом странствий…
Сейчас питерское метро уже не казалось клоном московского, и глупых фантазий о том, чтобы сесть на станцию в Москве, а выйти в Питере, уже не было. Круглых вагонов с круглыми непрозрачными плафонами – какой-то странной тоски советского дизайнера по идеальной женской груди, которые оставались молочно-белыми, пока не горели, и выстраивались десятками огненных сосков, стоило машинисту зажечь свет, вагонов, в каждом из которых висело две изящные трости – стоп-крана и аварийного открывания дверей, и, кажется, вручную окрашенных стен, вдоль которых устроились – так и хочется сказать литерные – диваны с мягкими подушками… такого в Питере уже нет. В подземельях Северной столицы все квадратное, пластиковое, легко моющееся, составы – один большой вагон, выгибающийся гармошками, каждый запросто наберет пассажиров на пол-«Титаника». В Москве поезда, кажется, даже еще постарели, новые сгинули, каждый изгиб стальных перил в вагоне тянет на премию за изысканность форм, каждый – будто из учебника по топологии.
