Алберто Фариа54
В 1918 году он добился своего избрания в Бразильскую литературную академию, вырыв тем самым яму под могилу Барселоса.
Наполеон47
Считал, что кровопускание — необходимое средство в политической медицине.
Неизвестный хронист6
Через месяц после смерти Канастры, разбирая его старые бумаги, которыми никто не поинтересовался, я нашел там яростную статью с обвинениями в мой адрес — хотя в первоначальном варианте то было простое письмо-предупреждение. Широкий лист бумаги содержал следующие записи:
«Вот история — невероятная, такого рода, что для придания ей убедительности нужны три рассказчика: врач Луис Алвин, историк (я сам) и собственно рассказчик (это ты, идиот). Число рассказчиков — не внушает ли оно тебе подозрений?
Я сужу о романе по его правдоподобности, его сходству с действительностью. Этот как раз то, чего ты не предлагаешь читателю.
Но хуже всего то, что твое необузданное воображение очерняет достойных людей прошлого, как, например, барона и его прекрасную, несчастную супругу. Конечно, она его предала — но не в том банальном смысле, в каком это понимаешь ты. Так что твой роман — просто мазня, и ничего больше.
Давай начистоту. Давай оценим истинный масштаб происходящего. Твое произведение — это что-то вроде собрания очерков сомнительного свойства, не имеющих ничего общего ни с историческим романом, ни с плутовской повестью. Ради бога, не публикуй! Найди время прочесть главнейшие труды, созданные в нашей стране, в том числе непременно „Улицу горечи“ меланхоличного Жозе де Каштро Нери и „Сон императорского пекаря“ моего брата, заслуженного академика Педро Пашеко Канастра. С них и начни.
Что касается самоубийства соседки… Несравненный Толстой (рядом с которым можно поставить только не оцененного по достоинству Бенедито Валадареса) дал в „Анне Карениной“ широкую панораму эпохи, но что делаешь ты, рассказывая о любви благородной госпожи и неистового придворного медика? Сколько неловкости, сколько злонамеренности, и в итого великолепная эпоха с ее пышными сценами сведена к карикатуре. Лучше было бы вовсе оставить в покое политику и ограничиться тяжелым и незатейливым семейным бытом тех времен».
Даунт150
Даунт терпеливо переносил все — но вскипал, когда его называли иностранцем. Только по случайности он родился в Ирландии, учился в Эдинбурге, Париже и Вене, где познакомился со многими знаменитостями. Здесь он говорил правду. В Бразилии он жил уже тридцать восемь лет и, несмотря на отсутствие признания, он не прекращал свои исследования проказы, туберкулеза, малярии, оспы, бешенства, тифа, сифилиса и даже рака. Кроме того, бедные приходили к нему на консультацию, не платя ни гроша.
Унаследовав от свекра поместье, где он проводил выходные, Даунт в первую очередь снес позорный столб. Потом закопал цепи, уволил надсмотрщика и отпустил рабов. И все это — задолго до того, как о подобных вещах задумалась принцесса.
Император Педро II100
Он находился на водах в Петрополисе, когда до него дошли смутные слухи о заговоре в придворных кругах. Он удивился, услышав имена Деодору и Патросинио, «осыпанных его милостями». Ведь именно он произвел Деодору сначала в бригадиры, а затем в маршалы! Однако император спокойно закончил водные процедуры, и только тогда медленно пошел выяснять, идут ли еще в этот день поезда до Рио. Поезда были.
Все произошло довольно-таки беспорядочно. В десять часов стало известно, что по кварталу Лапа марширует целый батальон, к которому присоединились курсанты. Но прошло целое утро, а о батальоне и курсантах больше не поступало никаких сведений. Подойдя к окну, принцесса увидела все то же солнце, тихие улицы, обычную публику. Поэтому она осталась рядом с мужем, графом Эу, таким же нерешительным, как и она. Император вернулся из Петрополиса — поездка до дворца обошлась без всяких происшествий, — и вся императорская фамилия решила, что Вторая империя прочна, как пятьдесят лет назад.
Но это было обманчивое впечатление.
Вечером стали поступать противоречивые новости.
Одна — что кабинет министров осажден в здании Генерального штаба, а морской министр убит; другая — что телеграф в руках мятежников и что они желают только смены кабинета; третья — что Деодору провозгласил республику, назначил себя президентом и не желает вступать в переговоры.
Последний слух подтвердился ночью, когда государственные советники с опущенной головой начали входить в императорские покои, высказывая глубокое сожаление. Все потеряно, говорили они, армия перекинулась к мятежникам, Деодору не желает вступать в переговоры. Но Педро сказал, что все это неважно. Ему было только жаль дворцовых слуг, которые не смогут приспособиться к новому порядку. Лакайос и советники сидели с ним до двух ночи, когда монарх наконец устал и отправился спать, при этом поблагодарив всех и пожав каждому руку, а некоторых обняв. А еще прихватил из библиотеки труд по египтологии.
Наутро из дворца еще можно было свободно выбраться, но вечером было запрещено собираться группами как внутри дворца, так и за его пределами. То и дело слышался топот копыт: это кавалерия разгоняла народ. Даже по двое не разрешалось выходить на улицу.
Тогда-то и нагрянула делегация во главе с майором Солоном с посланием императору от имени временного правительства. Они требовали, чтобы тот покинул страну. Майор удивился, увидев в руках у монарха книгу по египтологии (он читал ее с 1850 года). К тому же вид у него был абсолютно спокойным. Майор Солон, подойдя ближе, утратил всю свою уверенность. Вручая послание, он запутался в титуловании, сказав сначала «Ваше превосходительство», затем «Ваша светлость» и, наконец, «Ваше величество». На губах императора играла снисходительная улыбка.
Майор Солон: Временное правительство желает знать, каким будет ответ, Ваше величество.
Педро II: Пока что никакого.
Майор Солон: Следовательно, я свободен?
Педро II: Разумеется.
Ночь прошла не так бурно, как предыдущая, и, казалось, у Империи есть еще шанс, отдохнув, встать от сна посвежевшей… но утром в дверь постучали с грубыми и неумолимыми словами. Неумолимыми для старика, который рассчитывал на спокойное изгнание в Петрополисе, между цветов, рядом с обширным парком. Но нет: от него требовали покинуть страну еще до рассвета. Корабль уже ждал.
Сонный старик выплыл в рио-де-жанейрский туман вместе с семьей и кое с кем из слуг. Корабль возвышался мрачным обломком скалы. Прежде чем взойти на борт, император подал руку своим гонителям и сказал: «Господа, вы с ума сошли». Эту фразу передали Деодору, который выслушал ее молча.
Да Мата188
Да Мата не был готов к тому, что увидел. В окне — полное бесстыдство: обнаженная женщина в обществе чужого мужчины, тоже обнаженного и с бокалом в руке, рассеянно созерцающего звезды. На улице — свора бездельников, балерин, клоунов, нищих, зевак орет, требуя расправы. Здесь сведения расходятся. Монархисты утверждают, что, когда толпа затихла, Да Мата с величественно-библейским видом проклял обоих и приказал поджечь дом. Республиканцы утверждают, что толпа ни к чему не призывала, да и в судорожных всхлипываниях барона, вцепившегося в конскую гриву, не было ничего библейского. Неважно — главное, что толпа подошла к дому и сделала то, чего делать не следовало.
