— Я-то, может, и хочу, — ответил я. — Но так, сразу — нет. Вот бы ты смогла поехать со мной…
Алиса принялась болтать ногами, а я уставился на язву у нее на коленке. Она заметила и прикрыла язву рукой.
— Я же говорила: не смотри.
Я поглядел на Алису — и мне так захотелось ее поцеловать! Честное слово, буду скучать по ней.
— Верно мой отец говорил, когда был жив…
— А? — спросил я.
— Мой отец все говорил, что у твоего отца с головой не в порядке. Верно говорил, а?
Отца у Алисы не было в живых. Его убили, когда он вместе с папой искал золото в Вал-ду-Риу-Досе. С тех пор Алисина мать делала леденцы, карамельки и печенье на продажу в магазины и вразнос. Наши отцы дружили. Когда-то они вместе искали землю, где золото.
— Да, твой отец… — начал я и осекся.
Наши отцы все время оживленно беседовали за кружкой пива до глубокой ночи. Говорили про скот, про засуху, про загубленную пашню, про городскую жизнь, про алмазы, про золотые прииски. И ничего не добились в жизни, потому что всегда жили как во сне.
И вот однажды Алисиного отца привезли на лошади убитым. Мой отец плакал, как будто лишился брата или сына. В груди у Алисиного отца зияла дырка. Я впервые видел мертвеца.
Тут я посмотрел на Алису и понял, как много времени минуло с тех пор. Судьба Алисиного отца неотделима от нашей судьбы, и мы всегда его будем помнить — иначе нельзя.
Алиса взглянула на леденцы и взяла один. Содрала с него целлофановую обертку, посмотрела, потом положила на место. Что-то умирало в ее душе. Что-то разрывалось и в моей.
— Уезжаешь, значит… — прошептала она, глядя на меня.
— Да. Уезжаю, — отозвался я.
И ком подступил мне к горлу. Я посмотрел на Алису, на ее худое грязное личико, на ранку на колене.
— Я буду страшно скучать по твоей ранке, — признался я.
Алиса все не сводила с меня глаз и не обиделась, что я заговорил про ранку. По щеке у нее скатилась слеза. Я тоже чуть не плакал.
— Ну что же, уезжай, — проговорила она сердито и громко заплакала. — Уезжай же, уезжай…
Я поцеловал Алису в щеку и ощутил вкус соли. Мне хотелось обнять ее, целовать ее глаза, чтобы выпить всю эту соль — да духу не хватило. И я помчался прочь. Ни одна девочка, девушка, женщина не должна видеть, как я плачу.
Поехал к старику
Когда я вернулся домой, грузовое такси уже приехало, а папа препирался с мамой. Мама говорила, что папе не грех бы съездить на фазенду да попрощаться с дедушкой, но папа не хотел.
— Он ни клочка пахотной земли мне не выделил, — проворчал папа, — никогда в жизни не переступлю его порога.
После последней ссоры папа с дедушкой не общался, а мама говорила, что так нельзя. Стоило мне войти, как я услышал:
— Эй, поди сюда! Возьми эти ящики да отнеси в грузовик.
Я безоговорочно подчинился, но папа, заподозрив неладное, взял меня за подбородок рукой, похожей на медвежью лапу.
— Этого еще недоставало, — сказал он с усмешкой. — Взрослый парень, а ревешь…
В дом, ковыляя и попискивая, вошел Туникинью, и мама запричитала:
— Господи, помилуй! Ну что за семейка!
Папа расхохотался, потрепал за щечку Турику, поцеловал маму, надел шляпу и пообещал тотчас же поехать на фазенду к старику.
Старик — это дедушка.
Когда уж мы приедем?
Пытались мы смириться, да уж куда там!
Когда папа возвращался домой со смехом и песнями, все навостряли уши: у него для нас какой-нибудь сюрприз. Однажды он вручил маме бумажник, набитый деньгами, распрощался с каждым из нас и не появлялся целых два месяца.
Вернулся он слегка похудевшим, с длинной бородой, весь грязный и такой усталый, что проспал без просыпу двое суток.
Проснувшись, он рассказал, что пробурил 738 скважин, обнаружил сотни тысяч алмазов — хотя не показал ни одного, — а когда возвращался домой, ему пришлось отстреливаться от бандитов, пытавшихся его ограбить.
— Где же алмазы? — спросил я.
— Ах, алмазы, — растерянно произнес он. — Так значит, алмазы… Алмазы, — продолжал он, глядя на маму, — алмазы я отдал одной красотке, которая ждет меня.
В другой раз он взял с собою всю семью, и мы день и ночь тряслись на ветхом грузовике, останавливаясь только для того, чтобы перекусить да вздремнуть, не вылезая из кузова. Конца этой поездке не предвиделось.
— Куда же мы едем, папа? — спросил я.
Он ответил:
— На край света.
Дотуда мы, конечно, не добрались. Наконец ему надоело, и мы вернулись в наш город, где он в очередной раз поругался с дедушкой:
— Если б ты доверял своему сыну, — бушевал папа, — то выделил бы ему хоть клочок плодородной земли.
А дедушка в ответ:
— Да тебе же дома спокойно не сидится!
И целыми днями они не разговаривали.
Таким уж был папа. Все его любили. Он не вылезал из баров, где со всеми обнимался, разговаривал, смеялся, объяснял, как можно быстро разбогатеть — и, казалось, врагов у него не было. Но когда он решил баллотироваться в депутаты муниципального совета и продал все, что у него было, чтобы организовать предвыборную кампанию, за него подали лишь восемь голосов.
— Фальсификация выборов, — заключил он и грязно выругался.
Больше в политику он не совался.
Мама всюду следовала за ним. Иногда они ссорились, но все всегда кончалось примирением и объятиями — то со смехом, то со слезами.
На сей раз, когда свечерело, мама, Силвинья, Туникинью и я дожидались, чем кончится очередная папина авантюра. Уже темнело, а папы все не было. Водитель грузовика заявил:
— Ну, если так и дальше пойдет, то раньше будущего года до Бразилиа мы никак не доберемся.
Но вскоре появился папа. Он смеялся и насвистывал веселую песенку. Он свистел всегда, когда был доволен.
— Ну, что? — спросила мама.
— Привет от старика, — весело ответил папа. — Это он вам прислал.
Мама развернула сверток, расчувствовалась и снова завернула. Это был сыр.
Папа поглядел на нас — на свою семью — глубоко вздохнул, посмотрел на запертую дверь и велел нам с Силвиньей залезть в кузов, куда уже успели погрузить весь наш скарб: кровати, камин, шкафы, стулья и кастрюли. Вместе с мамой и Туникинью папа сел в кабину, и грузовик отправился в путь.
Когда мы выехали из города, уже стемнело. Силвинья задремала на тюфяке, а я разлегся кверху пузом на другом, уставившись в небо. Глядя на огоньки, вспыхивавшие за тучами, я все думал, как было бы хорошо, если бы Алиса поехала с нами.
