Потом я заснул.
Здесь мы будем жить
В Бразилиа мы приехали через два дня, но ни я, ни Силвинья, ни Туникинью не увидели стеклянных зданий. Мы проезжали мимо них на рассвете, когда еще спали, а когда папа нас растолкал, я увидел только бурые деревянные домишки.
— Вставай, соня, приехали, — сказал папа.
Я протер глаза и стал высматривать дворец Алворада, площадь Трех Ветвей Власти, кафедральный собор — все, о чем сообщалось в журнале.
Но ничего подобного не было.
Не было реки, называемой Фисон. Не было солнца, не было золота. Впрочем, солнце вскоре взошло, распугивая тьму и освещая уличную пыль, рассохшиеся деревянные домики, грустных и сонных людей.
Папа посмотрел на нас, рассмеялся и стал болтать без умолку.
— Это Тагуатинга, дорогие мои. Здесь мы будем жить. Бразилиа — вон там, и мы когда-нибудь туда переедем. А пока обоснуемся тут, в этом дерьме.
Мама попросила папу, чтобы он не выражался, а он, назло ей, снова выругался. Тогда мама засмеялась, покачала головой и произнесла вслух: дерьмо. Туникинью попытался повторить это слово, но с его уст сорвалось нечто невразумительное. Все мы засмеялись, а папа отворил дверь нашего дома.
Это был четырехкомнатный деревянный дом с удобствами во дворе. Первой, широко ступая, вошла мама, за нею проследовал папа. Когда мама оказалась к папе спиной, он рассеянно поднял глаза и ущипнул ее за попу.
— Антониу! — возмутилась мама. — Больше так не делай!
А папа, глядя на всех нас, изобразил удивление и сказал:
— А что такое? Я ничего не сделал, Мария. Тебе почудилось.
Мама решительно вышла из дома, окинула взглядом мебель на грузовике и приказала, подталкивая папу:
— Скажи, чтоб сейчас же разгружали мебель, хоть для приличия.
Все было пыльным, и мама до поздней ночи подметала пол, вытирала стены и расставляла мебель. Папа вышел, чтобы расплатиться за такси, а когда вернулся, все уже спали.
Вот, оказывается, что такое Бразилиа.
Печальный, утомленный человек
Мы ездили в Бразилиа раз или два в месяц, когда отец брал выходной на стройке и нанимал для поездки джип.
— Этот джип, — сообщал он, — из строительной компании Ребелу. Этот джип доверяют только мне, потому что я хороший работник.
И громко сигналил, дабы довести до всеобщего сведения, что Антониу с семейством желает провести воскресенье в Бразилиа — городе будущего, где золото.
Ездили мы неохотно. Мама говорила, что у нее в Тагуатинге целый ворох нестиранного белья, и она торопилась вернуться. Туникинью тоже не проявлял ни малейшего интереса и начинал хныкать, хотя папа и пытался его развлечь, напевая песенки. Только Силвинья стремилась посмотреть все — особенно витрины.
— Посмотреть-то можно, — предупреждал папа, потрепав ее за щечку. — Но только посмотреть, потому что купить что бы то ни было здесь по карману только толстосумам.
Мама сокрушенно качала головой, и мы бродили, бродили и бродили без остановки.
Однажды папа привез нас к вечеру, чтобы посмотреть выход президента, и мы битых два часа провели в ожидании у дворца Алворада. Когда он вышел, караул встал по стойке смирно, но даже издалека было видно, что солдаты не решаются взглянуть в лицо президенту.
— Это Жаниу Куадрус,
[2]
папа? — спросил я.
— Нет, нет, это Жангу,
[3]
— ответил папа, не глядя мне в глаза. — Тебе что, не говорили в школе, что Жаниу вышел в отставку?
Мне никто ничего не говорил. И больше я ни о чем не спрашивал, а только глазел на президентских телохранителей и сложил руки для молитвы.
«Если мне суждено чего-нибудь достигнуть в жизни, — молился я, — мне хотелось бы стать телохранителем».
Мы еще не раз наблюдали, как Жангу выходит из дворца. Все его ждали, иногда хлопали в ладоши — почему, не знаю. Жангу день ото дня казался старше — тоже не знаю, почему. Неужели этот печальный человек — хозяин всей Бразилии, такой огромной страны?
Папа объяснял, что никакой он не печальный, а просто очень занятой, поэтому так и выглядит. Ведь ему приходится управлять целой страной, да вдобавок целая свора бездельников мешает ему спокойно жить и работать.
— Неужели, папа? — изумленно спросил я.
— Да. И составляют заговор, чтобы свергнуть правительство.
Больше он ничего не сказал. Ночью меня мучили кошмары. Мне снились громадные, толстые люди с грязными ногтями и острыми зубами, которые собирались в темных углах, что-то замышляя против этого печального, утомленного человека.
Земля Хавила день ото дня становилась все более унылой и мрачной.
Эта земля больше не наша
Однажды папа пришел домой и стал смеяться и прыгать. Он, как всегда, ущипнул маму за попу, легонько щелкнул Туникинью по письке и спросил у Силвиньи, где она подцепила конопатого зубастого парня, с которым он столкнулся у дверей дома в прошлую субботу.
Силвинья залилась краской и, не проронив ни слова, помчалась к себе в комнату. Мама спросила папу, что случилось — и, глядя на дону Марокас — соседку, которая зашла к нам в гости, он ответил:
— Жангу собирается провести аграрную реформу.
— Ах, Боже мой, — простонала мама, хватаясь за голову.
У маминого отца была небольшая фазенда неподалеку от города Монтис-Кларус, в штате Минас-Жерайс, и у него всегда портилось настроение, когда заговаривали об аграрной реформе. Он был добрым, но чрезвычайно вспыльчивым человеком.
— Значит, — начала мама, — правительство отберет все земли?
Папа посмотрел на маму и сказал:
— В первую очередь у твоего отца, старого дурака. Ты что, не знаешь, что такое аграрная реформа?
— Коммунистические штучки, — вмешалась дона Марокас, истово крестясь.
Папа покачал головой, опустился на стул и проворчал:
— Оно бы и к лучшему было. Господи, Царица Небесная! Ничего подобного.
Я не знал, что такое аграрная реформа, а что такое коммунистический — тем более. Лишь много позже мне стали известны значения этих слов. Однажды папа объяснил:
— Аграрная реформа — это когда дают землю тем, у кого ее нет, чтобы сеять и собирать урожай на продажу или для себя.
Мы плохо это понимали, но папина твердость внушала нам уверенность.
— Ну, и что же? — спросила мама.
— А то, — ответил папа, — что я все брошу и буду выращивать кукурузу на земле, которую даст мне правительство.
