Я выпила чаю и положила голову ему на плечо. Хотелось поцеловать его. Губы у него были пухлые, и девчонки считали, что его поцелуй неповторим.
— Хочу тебя поцеловать.
— Поцеловать?
— В губы и с язычком.
— Ты что, обалдела?
— А девчонки говорят, что ты классно целуешься!
Он надул губы, обнажил отличные зубы и погладил меня по головке, будто собачонку.
— Как это — классно?
— Вот это я и хочу узнать… Хватит тебе смелости?
— Нет.
— А есть желание?
— Нет.
— Ну, тогда просто братский поцелуй…
Он звучно чмокнул меня в щечку.
— Это поцелуй сводного брата?
— Чайку еще налить?
— Нет. Хочу поцеловаться со сводным братом.
— Иди спи! Завтра пожалеешь, что сегодня так напилась.
Так я и не узнала, что это за неповторимый поцелуй.
Другой брат, Паулу, не был столь снисходителен ко мне. Напротив, его раздражала моя манера одеваться и мои парни. Послушать его — так все они отпетые негодяи, которым просто хотелось попользоваться мною… Мне было совершенно непонятно, что значит попользоваться. Как будто это против моей воли! Дурачок! Когда Паулу был спокоен, он обращался со мной как с дефективной, а когда злился — как с бездельницей. Всякий раз, как я влюблялась, он места себе не находил от ревности. Превращался во вспыльчивого, необузданного дикаря и с удивительной легкостью устранял лучших моих ухажеров.
Он был ревнивец, а я — такая веселая… Мне хотелось, чтобы весь мир радовался вместе со мной. Я обожала танцевать и целоваться… Как‑то на карнавале забралась я на потешную колесницу, танцевала и без устали целовалась с татуированным парнем. И тут появляется Паулу и с видом собственника тащит меня домой…
— Не пойду!
— Пойдешь, как миленькая!
— Ты что, не видишь, что она хочет остаться?
— Тебя не спрашивают.
— Это мой брат… Все равно не пойду.
— Пошли домой!
— Она потом пойдет…
— Нет, парень, она сейчас пойдет!
Паулу грубо схватил меня под локоть и бесцеремонно потащил к лесенке, чтобы снять с колесницы. Я упиралась, но силы были слишком неравны. Татуированный парень заступаться за меня не стал, просто послал воздушный поцелуй.
— Дурак…
— Этот подонок просто хотел попользоваться тобой…
— Это же смешно! Ты тоже смешон! Вечно суешься в мою жизнь! Это невыносимо!
— Это для твоей же пользы, дуреха.
— Я сама о себе позабочусь! Я тебя ненавижу, зануда!
— А мне плевать…
— Ты мне осточертел! Еще брат называется… из‑за тебя ни один парень близко ко мне не подходит! Отвяжешься ты от меня когда‑нибудь? Сил моих больше нет!
— А у меня нет сил глядеть, как эти придурки трутся возле тебя…
— Ну так не смотри! Отстань от меня! Дерьмо вонючее…
— Может, я немножко резок…
— Немножко?!
— Да кровь у меня вскипает, когда я вижу, что какой‑нибудь гад готов тебя трахнуть…
— А если он мне нравится?
— Да что ты понимаешь!
— Это почему?
Тут я вспомнила, как я здесь же, на этой самой кухне, сидела с другим братом. Какие же разные у меня братья!
— Ты готова целоваться с кем попало.
— Не с кем попало, а с теми, кто мне нравится.
— Да этого татуированного ты отродясь не видела…
— Ну и что? Он мне понравился!
— Да ты с кем угодно пойдешь! Даже со мной, будь я понастойчивей…
— С тобой?!
— А ты сможешь меня поцеловать, как тех парней?
— Нет…
Я пододвинулась к нему и зажмурила глаза.
— Но ты можешь меня поцеловать…
Я приоткрыла рот, ожидая оплеухи. Но он поцеловал меня. Целовался он так же, как я целуюсь. Его поцелуй длился довольно долго. Я пристально посмотрела ему в глаза и пошла прямо в свою комнату. Больше мы не целовались, но после этого он стал уважительнее относиться ко мне. Хорошо это или плохо, но о поцелуе на кухне мы больше никогда не говорили… Это был братский, но какой‑то странный поцелуй. Всякий раз, когда я смотрела фильм или читала роман про инцест, я вспоминала этот поцелуй и думала о Паулу. После поцелуя я твердо решила, что более близких отношений с братом у меня быть не должно. Кровяные тельца не позволяют — ничего не поделаешь.
Однажды я грезила, что подхожу к Паулу, прикинувшись незнакомкой. Мы встречаемся на ярмарке. Пакет у меня рвется, фрукты катятся по земле… Он помогает их собрать. Мы идем в кафе. Потом наши встречи продолжаются. Будь он моим братом, я бы его узнала, хоть бы он всю жизнь в Японии прожил. Так же и Педру — в любом случае я бы признала в нем брата. Против кровного родства не попрешь.
«Мир тесен, в нем всего шестнадцать человек». Остальные тесно связаны с этими шестнадцатью. Кто‑то мне сказал эту глупость… Но поистине диву даешься, как порою в жизни повторяются события и пересекаются пути! Кажется, что на земле и вправду шестнадцать человек, не больше.
Мигел — это имя: Михаил Архангел.
Фонсека — это фамилия, которую носит Фернанду, мой Дон‑Жуан… Мигел Фонсека. Для меня это было как зуботычина, как удар в поддых или ниже пояса. Душа моя оказалась в нокауте. У меня перехватило дыхание, по телу побежали мурашки. Я ухватилась за дверную ручку и сделала глубокий вдох, чтобы не свалиться с ног.
Мигел Фонсека. Имя распространенное. Я лихорадочно стала перебирать в памяти имена, знакомые по документам, по страшным снам и по вожделенной действительности…
И тут я взвыла, как затравленная волчица. Имя Мигела Фонсеки было на экслибрисе «Божественной комедии» — на том самом экземпляре, где мама нарисовала свою пятиконечную звездочку… Дон‑Жуан говорил, что взял книгу из отцовской библиотеки… как же книга моей матери попала в библиотеку его отца? Теперь все встало на свои места. Или нет? Я прошлась по всем кругам ада, описанным Данте. Вергилий меня не сопровождал, Беатриче не встретила.
Мигел Фонсека — отец Дон‑Жуана. Отец у него, насколько мне известно, жив. Он занимался импортом и экспортом какой‑то продукции, и у него были филиалы в Майами, в Токио и где‑то еще. Я вспомнила, как пялилась на Дон‑Жуановы коленки. И тут сработал автоответчик.
— Анжела? Как дела? Анжела!
— Все очень хорошо!
— Я всё думал о тебе, пытался тебя разыскать… Так у тебя все хорошо?
