Иван Чмок здесь же, за обеденным столом, не вынеся нахлынувших воспоминаний, потерял сознание.
Впрочем, его разлука с миром продолжалась недолго, так как страдания для того и даны, чтобы переживать их наяву, а не в отключке.
Он и страдал весь следующий месяц… Не выходя из казенной квартирки своей, страдал и любил!..
Его навещал друг Рогов и все старался успокоить, попивая чмоковскую водочку, закусывая чмоковским соленым огурчиком.
Сам начлагеря не пил, а все больше ел, чтобы занять страдающие нервы жевательным рефлексом. Ему было все равно, что потреблять. В желудок проваливалось «Юбилейное» печенье со шматками сала, колбаса-кровянка, тушенка банками, в общем, всяческая несочетаемая продукция.
— Ты, Вань, не переживай так! — успокаивал Рогов. — Подумаешь, баба твое влечение увидала! Так ты же влекся не на мужика… Вот где б стыд был… Ну, в дырку вставил, эка невидаль!.. Ты ж не нос туда вставил!..
Чмок аргументов не разумел, все больше ел.
— А хочешь, я удавлю ее? — предложил замполит. — Вызову к себе и полотенцем!.. Схороним, как умершую от естественных причин. Нет предмета любви, нет самой любви, нет стыда!
Чмок было вскинулся, решив, что это выход, но тотчас осекся, проглотив огромный кусок баночной ветчины. Как можно любовь свою убить! Ведь она так редко приходит!.. Да еще полотенцем!.. Ассоциация с полотенцем привела к воспоминанию о душевой…
— Не вздумай тронуть ее, — рыкнул Чмок. — Я тебя самого удавлю!
— Тогда надо ласку к ней применить! — поменял тактику Рогов. — Ты ей подарочек какой-нибудь пошли… Потом другой, а там, знаешь ли… Что для тебя — стыд, для бабы обыкновенной — совсем ничто, может стать!
— Она необыкновенная! — сквозь чавканье вздыхал Чмок. — Она — флейтистка!..
— У нее, что, все по-другому устроено? Баба, она и есть баба! За кусок вольного мыла сама к дырочке задком подойдет!
— Она не такая!..
Эти беседы продолжались целый месяц, пока как-то раз Рогов не пришел странно веселым. Он по-хозяйски сел за стол, налил стакан до краев водкой, а потом вылил ее в себя за один глоток.
Отдышавшись, он произнес:
— Тут кто-то нами интересовался! — и заулыбался заговорщицки.
Чмок, поедающий из кастрюли макароны с тушенкой, вдруг встрепенулся.
— Кто? — затаенно спросил.
— А как мы думаем?
Здесь начлагеря не выдержал. Всему есть предел. И испытанию дружбы тоже.
— Да ты задрал меня, хрен вонючий, своими выпердонами! Сейчас по хавальнику оберешь враз, гнида! Я тебе что — цаца на костылях или лагерный кум! Все водку мою жрешь!!! Отвечай, падла!
Рогов не на шутку испугался, таким казался Чмок грозным.
— Да ты что, Вань!.. Я же как лучше старался!.. Я ей от тебя мыльце послал… Щеточку зубную с ласточкой… Чебурашка…
Чмок громко рыгнул. Вместе с поганым воздухом из него вышла и злость. Он перестал жевать и продолжал слушать…
— Она с благодарностью приняла, — продолжил замполит осторожно.
— Спросила, от кого?
— Ну, а как же…
— Ты что сказал?
— Что от тебя, Вань, конечно.
— А она?
— Большое спасибо, передайте начальнику, я и передаю…
— Ну, а как она…
— Что?
— Не улыбалась ли, там, с хитрецой?..
Чмок вспотел и даже перестал на время глодать куриную ногу.
— Улыбнулась искренне, — уверил Рогов.
— А когда ласточку дарил, сказал, что от меня?
— Ну, а как же, Вань.
— А мыло ей понравилось?
— За раз половину смылила. Сначала нюхала, а потом намыливалась. Вся в пене стояла… Рыжая стерва, аж глаза жмурит!..
— Стенку в душе восстановили?
— Ага.
— И дырку?
— Ага, — довольным голосом отозвался Рогов. Он понял, что проговорился по полной, хотел было что-то придумать спасительное, но оказалось слишком поздно. Кулак Чмока угодил ему в самый нос, расплющив орган, словно пельмень.
— А-а-а!.. — заверещал комиссар, ловя капли крови в ладонь.
— Значит, к дырке ходишь и за мое мыло мою бабу глазом имеешь? — На этот раз удар произошел с левой руки по уху, лишив его слуха.
Окровавленный, оказавшийся на карачках замполит зашибленной собачонкой вертелся вокруг собственной оси и клялся, словно в предсмертный свой час.
— Закрою дырку!.. Честное партийное слово!.. Из кирпича новую стену выложу!..
Чмок было хотел пнуть друга ногой сверху, но передумал, вновь в мгновение одно потерял гнев, уселся на стул и принялся догладывать куриную ногу.
— Еще раз узнаю, что за нею шпионишь, партбилет на стол положишь! Понял?
— Понял! — с готовностью отозвался Рогов, поднимаясь с карачек. — И даже повторять не стоит!
Он стоял на согнутых ногах, подобострастно тянулся вперед физиономией, измазанной его собственной кровью.
Про себя Рогов думал о Чмоке нехорошо. «Ах, су-чара, барабанная перепонка лопнула!.. Это мы еще поглядим, кто с партбилетом расстанется!.. Так с Роговым нельзя! Рогов — не Кискин!..»
— Больше не приходи! — рыкнул Чмок. — Пока не позову!
— Так точно! — отозвался Рогов.
— Вали!
Следующие две недели Чмок провел в одиночестве, если не считать коротко приходящей поварихи, снабжающей его питанием. Чмок рефлексировал, страдая от любви и стыда, кушал всякое и помногу, а потом в этом своем страдальческом состоянии его организм начал улавливать собственную прелесть, некие оттенки радости…
Поправившийся за последние два месяца на двадцать пять килограмм, Чмок стал выглядеть как штангист Василий Алексеев — самый сильный человек на планете. Он тоже чувствовал в себе силу физическую…
Большим и сильным он появился в зоне. Лицо хмурое, ляжки трутся друг о друга, огромные плечи съели всю длину шеи, а живот с помощью крепкого ремня, вся его мощь была направлена на укрепление груди.
Охрана, весь персонал, встречая начальника после долгой разлуки, отшатывались от Чмока, словно он превратился в Кинг-Конга. Начлагеря шагал по зоне и с каждым шагом его организм наполнялся сначала уверенностью в собственных силах, а затем нестерпимым желанием эту силу проявить. Первым делом Чмок ревизовал мужскую часть зоны, затем больничку, из которой погнал всех ее постояльцев на работу, объявив страдальцев симулянтами. Двоих, особенно неохотно покидающих медицинскую палату, он оставил в ней надолго, несколькими ударами своих ручищ покалечив зеков изрядно…
Кискин от такого происшествия лишь разводил руками.
