— Только попроси!
Она также узнала от него, что фамилия сероглазого Антонов, а имя Платон.
Неловко пошутила в ответ:
— Платон — мой друг, но истина…
— Правда, помогу, — обещал капитан.
Пашку Северцева она увидела издалека. Тот стоял в конце гостиничного коридора такой далекий в перспективе и такой близкий — всего-то двадцать шагов.
Они бежали друг другу навстречу, заранее раскрывая объятия, она теряла на ходу туфли, не замечая сего, а потом он кружил ее, целуя по всему лицу, размазывая нестойкую помаду по своим и ее щекам, а затем, не опуская Юльку на пол, толкал спиной дверь номера, пятился внутрь сжимая драгоценную ношу и валился на постель. После была короткая, но мучительно-страстная близость. Трещало по всем швам сдираемое платье.
— Не порви! — губы в губы просила она.
Его пальцы путались в сетке ее трусиков, хватаясь за самое нежное без всякого удержу, а оттого ей хотелось кричать, что она и пыталась делать, но он крепко придавливал лицо ладонью. Юлька задыхалась то ли потому, что воздуха не хватало, но, скорее, от страсти, смешанной с запахом лаванды, исходившего от его рук. Пашка проникал в каждую ее клеточку, делал всего лишь пару движений, но и ему, и ей этого было достаточно для синхронного самоуничтожения в фантастическом взрыве… Позже она сравнивала свое тело с зарядом салюта. Ее словно взрывало на тысячи разных цветов, и она вцеплялась зубами в Пашкину ладонь, оставляя на ней глубокий след от укуса.
А потом они спустились в ресторан.
— Пхай-пхай! — почему-то произносила она индийское, втягивая носом ароматы всего китайского.
Еще она волновалась, не сорвались ли чулочки с пояса, проводила рукой по ляжке, заставляя метрдотеля поперхнуться.
А Пашка наслаждался ее естеством. Ему все нравилось в ней. Он будто в последний раз любил.
Они долго и много ели. Неестественно большие креветки в кляре на закуску, баранину, жаренную с баклажанами и зелеными ростками чего-то, лапшу, заправленную яйцом и еще десятью ингредиентами. Шампанское пили «Советское» полусладкое, перемешивая с водкой и китайским чаем. Ей принесли на десерт фрукты, обжаренные в медовой патоке, с коктейлем «Шампань-коблер» и восхитительным кофе «арабика», сваренным не в турке, а в итальянской машине, с пенкой и сливками.
Они совсем не разговаривали, просто улыбались друг другу. Им хватало лишь дотрагиваться под красной скатертью с драконами кончиками пальцев и сталкиваться коленями, чтобы стремительно копить в себе компоненты будущего ядерного взрыва. Он был взрывателем, а она зарядом в миллион мегатонн. Под столом искрилось, пахло озоном, как будто собиралась разразиться маленькая подстольная гроза.
— Ко мне? — спрашивала она, с трудом глотая будущий крик.
Он мотал головой:
— Здесь останемся…
Вытаскивал из кармана денежную пачку, отсчитывал небрежно крупные купюры, плюхал их на стол, прижимая тяжелой бутылкой из-под шампанского.
Они уже не торопились, как в первый раз. Останавливались каждые несколько метров и целовались долго и прочувствованно…
И потом все происходило долго и восхитительно. Каждый был готов взорваться в любой момент. Но они нарочно оттягивали, почти не двигались, а словно покачивались на волне крайнего удовольствия.
А после кто-то истерически застучал в стену — громко и часто, и она лишь тогда поняла, что кричит. И крик ее устремлялся в плафоны люстры, которые усиливали результат страсти до невозможных для восприятия децибел.
— Дай руку, — шептала она.
Он упирал в ее распухшие губы ребро ладони, а она вгрызалась в него исступленной сукой.
Пашка стонал от боли в голос, но руки не отнимал. Была в той боли мучительная сладость.
За стеной прокричали матерные слова, и все перешло к финалу, как по команде.
Произошли такие тонкие вибрации в пространстве, что в фундаменте гостиницы стала образовываться трещина, которую обнаружат лишь в 2007 году.
Они валялись в изуродованной постели и ржали в голос.
Потом Пашка заказал в соседний номер бутылку шампанского по телефону, обязав официанта при вручении заставить соседа повторить матерный вопль.
Через некоторое время они услышали удовлетворенное «Ё… …шу …ать!», вновь заржали и ржали бы до утра, но здесь дверь номера сорвалась с петель, и в комнату ввалились пятнадцать злых мужиков в штатском.
Как они заламывали Пашке руки — до треска, лупили ладонями по ушам, чтобы подоглох малость, а она при всем при этом кричать не могла, даже пошевелиться не получалось! Сидела голая, в ужасе вжав лицо в колени, пока кто-то не бросил в нее покрывалом со словами:
— Прикройся, сука!
Ор стоял такой, что чудом стекла в окнах не вылетели.
— Волки позорные!
— Глохни, мразь!!!
— Козлы!
— …ец тебе!..
Она, конечно, прикрылась, а потом ее везли, укутанную в это покрывало, в милицейском газоне и весь остаток ночи мучили допросом в серой бетонной комнате, а Юлька на все слова человека с жестким, похожим на грецкий орех, лицом отвечала вопросом:
— Где мое платье?
— Вы понимаете, что гражданин Криницин застрелил трех человек и похитил у государства триста двадцать тысяч новых рублей. Это — высшая мера наказания. Его расстреляют.
— Я не знаю, кто такой Криницин, — жалобно произносила она. — Я не понимаю, что происходит…
— Если вам так удобней, пусть будет Северцев. Или как он вам представился?
— Кого расстреляют? — вдруг встрепенулась Юлька.
Человек с лицом, похожим на грецкий орех, долго смотрел на нее в ответ, а потом вдруг понял, что напрасно мучает рыжую девчонку с прозрачными глазами, что ей ничего неизвестно про эту жизнь. Ему, не ведающему сантиментов, жесткому, как старая бычья жила, вдруг стало жаль эту красивую испуганную до шока девочку…
— Ты бы работу нашла.
— А я работаю…
— Где? — с удивлением спросил дознаватель.
— В ГДРЗ.
— ГДРЗ?
— В Государственном доме радиовещания и звукозаписи, — пояснила она.
Он с недоумением пожал плечами.
— Музыкальным редактором, — добавила.
— А я думал, что ты — б… — Он вовремя осекся. — Ну, в общем, что ты — трутень…
— А где мое платье?..
С Петровки ее забрал капитан госбезопасности Антонов.
Он привез ее домой, когда солнце встало над Москвой.
В коридоре встретилась Слоновая Катька, которая что-то там проворчала о нравственном облике комсомольца, но, прочитав в подсунутом под нос удостоверении — «КГБ», опешила, ощутила во всем организме прилив животного ужаса, даже пару раз неловко поклонилась со словами: «Будь ласка!»
