— Ты все-таки — дура!
Она готова была признать, что дура. Конечно, ребенок должен быть умнее собственной матери, особенно если это мальчик. Ей было чуть обидно, что мальчик такой грубый. Еще не рожден, а ругается. Пашка, тот вовсе не ругался…
— Хочешь стать ракетой, стань ею!
— Первые умные слова.
— Спасибо… Куда ты полетишь?
— У каждого свой Космос.
— Ты ошибаешься. Космос один на всех. Это Юрий Гагарин проверил.
— Вот его-то космос меня меньше всех волнует!
— Он — Герой Советского Союза! Первый человек на Земле, побывавший в космосе!..
— Это — не Космос! Это — дырка! Герой, посетивший дырку!
Она испугалась, что он, не рожденный, уже диссидент! Что дальше?
— Так нельзя, мой дорогой! Он настоящий герой! И Титов!.. И…
— Они были не в космосе.
— Где же?
— В безвоздушном пространстве.
— А где же тогда космос?
— Ты не поймешь.
— Мне кажется, что ты злой мальчик!
— Все равно ты меня любишь.
— Конечно, — с умилением согласилась она. — Ведь ты — мой сыночек.
— Привязанность по родственным связям — ужасна! Я тоже так чувствую, по человеческому шаблону. Вот ты — дура, а я тоже тебя люблю…
Иногда ей казалось, что она сама придумывает диалоги с не рожденным сыном. Тогда она ехала к Равиковичу и разговаривала с ним на эту странную тему.
Гинеколог объяснял, что так и должно быть, что пренатальное общение — самое важное, что от этого зависят роды, легко ли, сложно ли они пройдут… Пессимистом или оптимистом выйдет ребеночек…
— Мне кажется, что я глупею, — призналась она.
— Все женщины на сносях — глупеют, — успокаивал Равикович. — Да-да… Когда Фима стучался в ворота жизни, то есть когда Дора была на сносях, у нее мозговая деятельность вовсе не осуществлялась. Все только на инстинктах. Более того, я вам расскажу. Когда Фима обрадовал мир своим появлением, Дора целых два года ни на кого, кроме мальчика, не обращала внимания. Она стала птенцом, который в свою очередь тоже выкармливает птенца. Мне в то время приходилось очень тяжело. Вы меня понимаете… Я в три раза больше работал и ужасно страдал! Признаюсь по секрету, я даже ревновал жену к собственному сыну!
Она после его слов подумала, что есть много положительного, что придется рожать без отца. Равикович совершенно ее успокоил, был отблагодарен красненькой и по-отечески приглашал заходить чаще, безо всякой медицины, прямо в гости, где он познакомит ее со своими дорогими.
— Какой Дора медовик печет! Вы сойдете с ума! Семислойный! Я целый день до того раскалываю чугунным утюгом грецкие орехи!
Она искренне обещала прийти, но, возвратившись домой, забывала обо всем на свете, ныряя в собственное пространство, в котором росло существо плоть от плоти ее.
— Опять горняк припрыгал! — предупредил плод.
— Пусть его, — отмахивалась она, совершенно равнодушная к чужому глазу. — Жалкий человек.
— Жалкий или его жалко? — пытался уточнить он.
— И жалкий, и жалко…
— Какой глаз противный!
— Тебе он не нравится?
— Я — ревную…
На следующий день она собралась с силами и посетила хозяйственный магазин, в котором приобрела новый «английский замок». Человек из ЖЭКа запросто переставил запоры, хотел было унести старый, но Юлька не отдала, даже в счет гонорара. Слесарь обиделся, но плод объявил, что на обиженных воду возят и много чего еще делают, а иногда и кладут!..
Когда до нее дошел смысл сказанного, лицо Юльки окрасилось медным цветом, ей показалось, что эти слова слесарь расслышал, а потому беременная женщина застыдилась и отдала мастеру замок, сохранив за собой старинный ключ.
— Мягкотелая ты!
— А ты — грубиян! — в сердцах сказала она громко. Продела в ключ цепочку и одела его на шею, как давно хотела. — Так нельзя с людьми по-хамски!
Слоновая Катя, сильно переживавшая соседкину беременность, часто слышала, как та разговаривает сама с со бой, размышляла о том, что столкновение чужеродных плотей вот какие вещи выделывает, мозги бекренит, не завидовала Юльке, а сопереживала…
Как-то Катька намазала на свежий черный хлеб масла, слегка посолила бутерброды и постучалась в Юлькину дверь.
Она открыла удивленная, стояла, поддерживая руками пузо, и смотрела на соседку по-детски, как на Юрия Никулина в цирке.
— На-ка, поешь! — протянула Слоновая Катя тарелку с хлебом. — Тебе есть надо, в масле витамины, а то неделями на кухне не появляешься!..
— Бери-бери! — подбодрил плод. Пошевелил всеми конечностями, уточняя: — Есть надо больше! Сколько влезет! Мне все на пользу!
Юлька проглотила все бутерброды на счет раз, и с этого дня до родов каждый вечер Слоновая Катя стучалась в дверь соседки, принося свой скромный дар будущему материнству — намасленный черный хлебушек…
Перед самыми родами Юлька все чаще забегала к Равиковичу узнать, не пора ли, не настал ли срок. Он успокаивал ее, говоря, что по первому случаю она всегда успеет в роддом, часов десять по первопутку женщины рожают.
— И вещички соберете, и такси вызовете, — умиротворял гинеколог. — И мне позвоните для успокоения!..
— А вы что же, на родах не будете?
— Я, милая, гинеколог… А акушер — профессия другая…
Равикович загодя познакомил Юльку с акушеркой — простой русской женщиной в вязаном берете, но задорной, сообщившей, что за свою жизнь детишек перевытаскивала почти тысячу!
— Даже медальку мне дали! — сообщила, улыбнувшись. — Та вы не боитесь! Все в лучшем виде случится!
Как водичка отойдет, вот тута в дорожку и собирайтесь. У нас в Грауэрмана на вас карточка лежит…
И она успокоилась. Решила две недели до родов вовсе ничего не делать, лежать на спине да телик смотреть.
С ним она разговаривала уже за полночь, когда все программы заканчивались.
— Скоро увидимся, дорогой…
— Мне и здесь неплохо.
— А я соскучилась.
— Странная… Я никогда не буду ближе к тебе, чем сейчас.
— Мне обнять тебя хочется!.. Интересно, какие у тебя глазки?
— У меня что, зеркало, что ли, здесь?
— А волосики?.. Или ты лысенький?..
— Ага… Черные патлы до плеч!
— И пальчики, наверное, длинные…
— В ушах ковыряться! Ха!
— Ты подрастешь, и я тебе по попе надаю!
— Как же! Когда я подрасту, сам баб по заднице шлепать стану! Любите вы это!
