Эка, диво! – воскликнул участковый про себя. Но сейчас же вспомнил, что и с ним случаются всякие дива, например, ноги светятся!
– Твои ноги – живородящие! – объяснил маленький Семен, опять прочитав мысли отца. – Твои ноги рождают чужие судьбы, о которых тебе неведомо, но которые тесно с тобой переплетены. Ты проводник, отец!
– Проводник чего?
– Воли.
– Чьей?
– Воля может быть только одна. Божья!
Володя перекрестился, но получилось у него это слева направо и почему-то двумя перстами.
Слышащая разговор Анна Карловна находилась в постели в крайнем замешательстве и все время хотела потерять сознание, так как для нее весь диалог казался сверхъестественным и устрашающим.
– А ты кто, сынок? – спросил Синичкин.
– Твой сын.
– Ты тоже проводник?
– Каждый проводник.
– А чего ты проводишь?
– А я пока не знаю. Я слишком мал.
– Ах, сынок! – мечтательно воскликнул Володя. – Как бы я хотел, чтобы твоя судьба была удачливее, чем моя! Чтобы ты достиг всего, чего сам захочешь, и чтобы мы с мамой гордились тобой!
– Я постараюсь, папа. Но у меня никогда не получится рождать жизни, тем более по многу раз!
– Твой талант обнаружится в другом! Не сомневайся! Никогда нельзя терять надежды! Ты еще слишком молод!
Анна Карловна все же потеряла сознание.
Володя Синичкин услышал треск и обнаружил, что рубашка сына разошлась по шву, оттого что плечи его раздались вширь.
– В школу тебя надо определять! – решил участковый. – Пора!
Семен как-то странно посмотрел на отца, но в ответ ничего не сказал, лишь жалостливо взглянул вдруг посеревшими из голубых глазами.
Володя поежился, закончил завтрак, глотнув несладкого чая, и сказал, что обязан отправляться на работу.
В обеденный перерыв он опять разговаривал с майором, повествуя начальнику о мудрости сына, о его философском построении души, на что Погосян искренне радовался, потирая живот.
– Ай, молодца! – Он имел в виду сына Синичкина. – Молодца!
Потом начальник вдруг загрустил и опять проговорил, что скоро умрет, чем рассердил подчиненного.
– Нельзя так говорить! Это Богу противно!
Погосян опешил.
– А что, на все воля Божья! – наехал Синичкин круче. – Никто не знает, близок ли, далек его конец! Вон на Магистральной улице чемпион мира по штанге в ларьке пивом торговал, гора мышц, здоровье, как у быка, так обвалился балкон на десятом этаже и сплющил ларек вместе с чемпионом. Диалектика!
– А у меня живот – комок невров! – почему-то вспомнил Погосян. – Скоро Новый год.
– Скоро.
– Завтра Карапетяна выпускают.
– Прижился язык?
– Прирос. Только чересчур длинный. В рот не помещается!..
Появился Зубов. Он сплюнул на пол семечковую кожуру и сообщил:
– Мою Василису Никоновну в больницу забрали. Нервный криз. Во как!..
Было совсем непонятно, расстроен армянин или нет, но офицеры посочувствовали коллеге и предложили ему покушать долмы и хошломы. Прапорщик согласился и доел все, что оставалось на столе. Потом он громко икнул, на что майор Погосян неожиданно разозлился и за-орал:
– Что, гады, расселись!!! У нас два убийства, а вы тут о детях и женах беседы ведете!
Начальник попытался было встать, но живот задел за край стола и некоторая посуда соскользнула на пол. Прогремело металлическими приборами и разбившимся стеклом.
– А-а-а, ядрена мать! Кто убил татарина Ильясова?!! Тебя спрашиваю, Синичкин?!! Говорить, не молчать!!!
– Так… – участковый опешил на мгновение, но потом доложил четко: – Татарина Ильясова лишили жизни Митрохин, его сосед, и Мыкин – дружок Митрохина! Есть протокол с признаниями!
– А где преступники? – взвизгнул Погосян.
– А преступников нету! В бегах!
– Розыск объявили?
– Местный – да! – ответствовал капитан.
– А всероссийский?
– На то команды не было!
– Ах е!.. – далее майор Погосян перешел на армян-ский язык, и чем дольше продолжалась его эмоциональная тирада, тем светлее становилась черная физиономия прапорщика Зубова-Зубяна.
– Понял, – отозвался Синичкин. – Объявляю всероссийский!
Он поднял трубку телефона и сказал несколько слов дежурному.
– А ты что встал!!! – оборотился с ненавистью к Зубову Погосян. – Кто прикончил Кино?!!
– Из всэх ыскусств для нас важнейшым является кыно! – неожиданно с армянским акцентом продекламировал Зубов и сплюнул семечковую шелуху на пол.
– Ах ты скотина! – завопил Погосян во весь голос. – Издеваться!!! Опять, армянская морда, в старшины у меня пойдешь! Не посмотрю, что супружница твоя в больнице! В рядовые!!!
Многоярусный нос Зубова поник.
– А я тогда уйду из органов. Ни денег, ни уважения!
– Нет, братец, – прошипел майор. – Ты не уйдешь, тебя попрут! А опосля даже вневедомственная охрана плюнет тебе в харю!
– Зачем так, – робко вмешался Синичкин.
– А тебя, жирноногий, не спрашивают! – потерял контроль майор. – Я вас всех!.. Я вам!.. – Он поперхнулся и вдруг сник, опустив голову на грудь.
Синичкин приблизился к начальнику и погладил его по плечу.
– Ничего, – тихо проговорил капитан. – Со всеми стрессы случаются.
– Да-да, – подтвердил Зубов и потер майору другое плечо.
И здесь майор Погосян заплакал. И плакал он так отчаянно, с открытым ртом, с текущей из него слюнкой, что у подчиненных защемило в сердцах грустной музыкой, а в глазах защипало подступающим морем. Они посмотрели друг на друга и отвернулись.
И тут дверь в кабинет открылась и вошел лейтенант Карапетян. Глаза его лучились радостью, а сожранные пираньями бакенбарды начали отрастать по новой. Вот только язык во рту не умещался и стремился на волю, словно змея какая.
– Уыыау! – поприветствовал Карапетян, не замечая унылого настроения офицеров. – Ууууиииооаа! – засмеялся выздоровевший, чем вызвал у скорбящих неприятное чувство.
– Тебе чей язык пришили? – поинтересовался Зубов, потирая правый глаз, чтобы отступило море.
– Оооой, – ответил лейтенант.
– Как же, твой! Собачий это язык! Вишь, синий с розовым!
Лицо Карапетяна побледнело.
– А ея ую! – прошептал он и потянулся к кобуре.
– Прости, ошибся! Только не убивай! Язык не собачий, а поросячий!
