Ей было семнадцать, а потому он целовал ее веснушчатое тело в строжайшей тайне от всех, даже друзья не знали о существовании Маши.
— Я старше тебя на твою жизнь, — шептал майор, целуя ее в пятку: единственное место, где не было веснушек.
— Я стану твоей женой, — отвечала она серьезно и улыбалась, глядя, как, обнаружив в ее пупке золотую брызгу, майор бесстыже засовывает язык в столь интимное место.
А потом об их связи узнали и на майора завели уголовное дело. Впрочем, кончилось все хорошо. Отец Маши был генералом и сначала самолично желал расстрелять развратника. Но когда любимая дочь встала в оконном проеме двадцать третьего этажа пресненской высотки, генерал сменил гнев на милость, снял дочь с подоконника и, закрыв уголовное дело, поженил молодых.
Генерал знал, что дочь спрыгнет.
А через пять лет, когда отец Маши убедился, что чувства майора столь же крепки и надежны, как границы Родины, он стал оказывать зятю протекции. Тем более молодые дочку родили, очень на деда похожую.
Майор стал подполковником, а потом полковником. Дочь выросла, вышла замуж и родила полковнику внука. А потом генерал умер, и протекции кончились. Но полковник Иван Семенович Бойко сам был не обделен талантом и продолжал служить на хороших местах…
Они с Машей уже больше тридцати лет вместе прожили.
Внук языки учит, в МГИМО поступать хочет.
Иван Семенович еще раз попытался набрать номер, но «зоны» не было. Он дотянулся до тумбочки и взял с нее книжицу. Еще раз прочитал на обложке: «Палладий Роговский». Также на обложке был напечатан крест, и полковник понял, что книжка религиозная. С трудом открыл левой рукой. На первой странице было коротко об авторе: «Палладий (Роговский) (1655-1703), игумен Заиконоспасского монастыря и ректор Славяно-Греко-Латинской академии в Москве с 1700. Учился в иезуитских школах в Вильно, Нейс-Се (Силезия) и Оломоуце (Чехия), затем в течение семи лет в Риме, где стал первым русским доктором философии и богословия».
Религией полковник не увлекался, а потому книгу отложил.
Застонал Никифор Боткин.
— Где я? — спросил хирург слабым голосом.
Иван Семенович подошел к кровати раненого доктора и рассказал ему, что случилось.
— Застрелили?..
— Так точно.
Никифор опять застонал, пошевелил шеей и вновь впал в беспамятство. Зазвонил телефон.
— Маша?!! — воскликнул Иван Семенович, хватая трубку, ловко выпрыгивающую из левой руки.
— Товарищ полковник, колеса не из платины отлиты…
Иван Семенович расстроился и подумал, что выглядел дураком перед подчиненными, ползая под вагонами и объявляя полторы тонны обычного металла платиной.
— А из чего? — поинтересовался он вяло.
— Из палладия.
В голове полковника что-то замкнуло. Он не понял.
— Из кого? — и дотянулся рукой до книги.
— Металл такой есть, палладий, — пояснили на другом конце соединения.
Про такой металл Иван Семенович не ведал, зато знал теперь про богослова с таким именем.
— Дело в том, — сообщил следователь, — что сейчас палладий на мировом рынке стоит дороже, чем платина…
На этой фразе связь оборвалась, и на трубке зажглась надпись «нет зоны покрытия», на которую полковник Бойко смотрел пятнадцать минут…
5.
Сглотнув земляничную сладость и заглядевшись в окно, на подгнившую осень, патологоанатом Ахметзянов услышал за спиной:
— Простите…
Любитель балета обернулся и обнаружил голову блондина, недавно привезенного мертвым, приподнятой. Голубые глаза смотрели живо, а кожа лица своей белизной не уступала кафелю.
— Простите, — еще раз промолвил лежавший на каталке.
— Пожалуйста, пожалуйста…
Ахметзянов в своей патологоанатомической жизни встречался с «воскрешением» не раз, а потому держался в рамках своего обычного нервного состояния, лишь любопытства в организм прибыло. Он смотрел в самые глаза ожившего и отмечал, сколь много в них лазурного, лишь несколько лопнувших сосудиков вмешивались киноварью.
— По всей видимости, я в больнице? — огляделся молодой человек.
— Абсолютно верно, — подтвердил врач. Чудесно оживший уселся в каталке и завертел головой, оглядываясь более внимательно.
— Я в морге?
— И это верно.
«Однако, если бы у него были тяжелые травмы, — подумал Ахметзянов, — он не сидел бы так уверенно».
— Вы в морге, — подтвердил. — Как самочувствие?
— Голова слегка кружится, — пожаловался молодой человек. — Но, вероятно, это недостаточный повод мне здесь находиться.
— Боитесь?
— Что вы, совсем нет! Ведь я тоже медик, правда, будущий, и, наверное, в моргах часто бывал.
— Почему «наверное»? — поинтересовался Ахметзянов, думая о том, что натуральные блондины почти всегда какие-то странные. Сам Ахметзянов обладал шевелюрой черной, как «Квадрат» Малевича. Впрочем, и его многие считали странным.
— Потому что я ничего не помню, — просто объяснил молодой человек. — Я потерял память.
— Ну, в этом нет ничего необычного! При таких катастрофах…
— Ах да, — вспомнил воскресший. — Катастрофа… Что стало с Розой?
«Роза — это, поди, та баба с титановым штырем в ноге? Проводница», — уточнил патологоанатом и ответил:
— Скончалась мгновенно!
Молодой человек спустил ноги с каталки, спросил: «Могу я взглянуть»? — и спрыгнул на пол.
Он был абсолютно голым и белым, как снеговик.
— Холодновато здесь, — предупредил Ахметзянов. — Не простудитесь!
— Это ничего, — отмахнулся молодой человек и безошибочно подошел к телу, завернутому в окровавленную простыню. — Роза.
— Она, — подтвердил патологоанатом. — Травмы, несовместимые… Ну, сами понимаете, если медик.
Молодой человек откинул простыню и наклонился к самому лицу погибшей.
— Она умерла.
— Да, я знаю, — подтвердил Ахметзянов. — Послушайте, у меня тут костюмчик есть спортивный… Не хотите ли воспользоваться?
На секунду ему показалось, что белый как привидение человек готов поцеловать покойную в самые губы, но тот лишь коснулся их носом, в котором, как вспомнил патологоанатом, не было ни волосины единой.
— Костюмчик? — рассеянно переспросил он.
— А что, здесь не так уж и жарко! От катастрофы не померли, а от пневмонии загнетесь!
