6. Провести расследование против лиц, подозреваемых в соучастии убийству в Софии императора Российского Александра II, с привлечением к оному расследованию членов международной комиссии.
7. Арестовать всех лиц, подозреваемых или причастных к убийству в Софии.
8. Принять эффективные меры к предотвращению контрабанды оружия и взрывчатки в Россию и Югороссию, арестовать пограничников, помогавших убийцам пересечь границу.
9. Дать объяснения насчет враждебных к России высказываний австрийских чиновников в период после убийства.
10. Без замедления информировать Российское правительство о мерах, принятых согласно предыдущим пунктам».
На проекте этого документа, больше похожего на ультиматум (я не сказал Игнатьеву, что за основу его я взял именно ультиматум, предъявленный в июле 1914 года Австро-Венгрией Сербии после убийства в Сараево австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда), уже стояли подписи глав внешнеполитических ведомств России и Югороссии — то есть графа Игнатьева и моя.
Бисмарк, внимательно прочитав сей документ, закашлялся и хотел было что-то сказать, но потом, видимо передумав, взял со стола лежавшее там перо и аккуратно поставил на документе свою подпись.
Итак, дело было сделано. Процесс мирного разложения того, что сегодня еще называлось Австро-Венгрией, на ряд мелких и безопасных для России и Югороссии государств был начат, а Бисмарк проглотил свою ложку горькой микстуры. Теперь надо было угостить его чем-нибудь сладеньким.
Но в этом первую скрипку должен был играть Николай Павлович, а ваш покорный слуга, загадочно улыбаясь, на время удалился в тень.
— Господин канцлер, — торжественно сказал граф Игнатьев, — мы благодарны вам за то, что вы с пониманием встретили наше предложение. И в знак признательности, хотим сообщить вам, что и Российская империя и Югороссия готовы подтвердить незыблемость западных границ Германской империи. Что будет зафиксировано отдельным пунктом в союзном договоре между тремя нашими державами.
Бисмарк не верил своим ушам — сбывались его самые сокровенные желания. Ведь Россия подтверждала законность перехода Германии Эльзаса и Лотарингии, провинций, отторгнутых от Франции во время франкопрусской войны 1870–1871 годов.
А Игнатьев, словно не замечая радости на лице Бисмарка, продолжал:
— Более того, мы будем считать вполне справедливым, если Германская империя примет законные меры самозащиты в случае, если Франция станет серьезно угрожать ее безопасности…
Это было дипломатически завуалированное, но достаточно четко выраженное разрешение Берлину совершить нападение на Францию.
Бисмарк расцвел. Он в одночасье получил то, чего добивался от канцлера Горчакова на протяжении многих лет. Правда, он понимал, что ценою этого стала Австрия… Но такова суровая правда жизни — за все надо платить. Так пусть заплатят эти неудачники в Шенбрунне…
Неожиданно ему на ум пришло одно слышанное в бытность его послом в Петербурге выражение, которое использовали зимой замерзшие извозчики на улицах русской столицы — «сообразить на троих». Оно весьма точно отражало то, что только что произошло в этой комнате.
«На троих» тут сегодня «сообразили» не только Австрию, но и, пожалуй, всю Европу. Русские ненавязчиво дали понять, что не имеют никаких интересов на западе этой части света, за что тактично просят не вмешиваться в их игры со славянами.
Что же, обмен вполне равноценный, и даже непонятно, кто от этого выиграл больше. Попрощавшись с собеседниками, Бисмарк немедленно направился на телеграф, чтобы дать срочную шифрованную телеграмму в Потсдам.
5 августа (24 июля) 1877 года. Болгария, София
Бывший полковник армии САСШ
Джон Александер Бишоп
Два дня мы просидели в этом проклятом подвале. Человек Ахмета так и не пришел ни разу, и мы коротали время игрой в вист и покер. Я проиграл сто двадцать долларов в вист, в который я никогда раньше не играл, но выиграл сто двадцать шесть в покер — здесь у Ахмета не было шансов.
А сегодня вечером раздался условный стук в дверь. Ахмет впустил своего человека, и тот разразился потоком их тарабарщины.
— Ананин ами (примерно «…твою мать!»), — сказал Ахмет, выслушав гостя. Но даже не зная турецкого языка, я все равно понял, что это ругательство.
— Что случилось?
— Трое из моих людей погибли в беспорядках после убийства этого короля шайтанов. Дом моего дяди заняли эти иблисы под свое представительство. И самое худшее: ваших людей взяли живыми, всех шестерых. У меня есть человек в городской тюрьме, но он клянется и божится, что их туда не приводили, и где они, никто не знает. Но то, что сейчас они поют соловьями, думаю, понятно и вам, и мне.
— И что будем делать?
— А как условились. Завтра в городе базарный день, и после закрытия рынка вся деревенщина уходит из города. Мой человек принесет одежду болгарских крестьян одной из соседних деревень, и мы выберемся с группой этих ишаков. Деревня турецкая, и тамошние люди нас не выдадут.
На следующий день мы оделись в принесенную одежду, взяли по мешку со снедью и вышли по другому подземному ходу, который вывел нас в дом в каком-то переулке. Мимо проходила группа болгар в такой же одежде, как и на нас, и мы сумели беспрепятственно пройти через ворота — на этот раз там дежурила стража, но из города выходило так много местного быдла, что у них не было времени всех как следует осмотреть.
«Да, — подумал я, — как хорошо, что никогда больше я не увижу этот проклятый городок».
Дорога проходила через лес из каких-то неизвестных мне широколистных деревьев — у нас в Америке они совсем другие. Вдруг Ахмет дернул меня за рукав, и мы чуть приотстали от массы крестьян и затаились в лесу. Через полчаса на дороге показались два всадника, ведущих в поводу двух коней, навьюченных какими-то мешками. Ахмет свистнул как-то по-особому, и всадники остановились.
Мы переоделись еще раз — теперь мы, по словам Ахмета, были похожи на местных купцов. Вьюки распределили по лошадям, и мы поехали, судя по солнцу — на северо-восток.
— Ахмет, а граница-то не в этой стороне!
— Эфендим, не забывайте, что вы глухонемой! И помалкивайте… Конечно, граница там, на западе, но там нас, думаю, уже ждут. Поэтому мы поедем кружным путем — так, как будто мы не бежим из Софии, а едем в нее.
Не доехав до городка Орхание, мы повернули налево и поехали в горы, и к вечеру выехали на дорогу, по которой мы когда-то приехали в Софию. Заночевали в какой-то деревушке под названием Зверино, а на следующее утро доехали до городка Своге. Там мы увидели, как местная стража осматривает всех, кто въезжал в город из Софии. Но на нас никто не обратил внимания. Впрочем, если меня о чем-нибудь спрашивали, я лишь мычал и показывал на свой рот, и от меня отставали.
