Бертран сидит за столом, на котором разложены фотографии шестерых мужчин анфас и в профиль. Массон стоит у него за спиной. Они находятся в холле гостиницы «Отель де ля Пляс». Сьюзен Джонсон только что спустилась. При ее полноте у нее очень легкая походка. Полчаса назад она вернулась с экскурсии на речном трамвайчике. В гостинице жарко. Сьюзен держит в руке запотевшую бутылку минеральной воды и поочередно прикладывает ее то к одной, то к другой щеке. Она работает завотделом в одном из крупных универмагов Филадельфии. Приехала сюда вместе с сестрой. Это их первое путешествие в Европу.
Она походит к мужчинам и пожимает им руки. Видно, что к своей роли свидетельницы она относится с большой ответственностью. Бертран указывает ей на кресло слева от себя. Сьюзен собирается было сесть, но затем передумывает. Она склоняется над фотографиями, разложенными на столе, и без колебаний указывает пальцем на одну из них, помеченную буквой «F». Да, это он. Она очень рада, что смогла помочь французской полиции. Неужели этот человек и есть преступник? Массон благодарит Сьюзен за содействие. Затем, пока Бертран провожает ее к выходу, садится на его место и складывает фотографии в стопку, положив сверху снимок Оливье Гранше. Именно он помечен буквой «F».
Бертран возвращается с Кристин Орель, женой управляющего. Она сразу же узнает на одной из фотографий Катрин Салерн, но, когда Массон показывает ей фотографию Оливье, никак не реагирует.
– Нет, я его не знаю.
– Еще один вопрос, мадам Орель: вы говорили, что Ксавье Бизо заказывал эти же комнаты за несколько дней до убийства, в понедельник.
– Да…
– В тот день кровать была разобрана? Я хочу сказать, комнатой воспользовались? В тот день, когда вы видели здесь эту блондинку? – уточняет Массон, словно желая быть полностью уверенным в том, что Кристин Орель его поняла.
Бертран бросает беглый взгляд на своего начальника и мысленно ругает себя за то, что раньше не проверил эту деталь.
– Я вас поняла, инспектор. Нет, комнатой не пользовались.
– А вас это не удивило?
– Почему же?.. Но вы меня об этом не спрашивали…
– А зачем я, по-вашему, оставил вам свою визитную карточку? – раздраженно произносит Массон. – К тому же мой помощник, – он кивком указывает на Бертрана, – достаточно крутился здесь в течение последних нескольких дней, чтобы это освежило вам память!
Мадам Орель в замешательстве опускает глаза. Массон продолжает:
– Вы уверены, что постель не разбирали? Может быть, та женщина просто застелила ее, перед тем как уйти?
Жена управляющего изумленно смотрит на него.
– Я уверена, так как сама была очень удивлена. Нет, кровать не разбирали, я проверяла. Я лишь поправила покрывало – они, очевидно, ложились на него… Во всяком случае, – произносит она, словно читая мысли Массона, – даже если они и занимались любовью на покрывале, я ничего не заметила. В ванной все было сухим – и раковина, и биде…
– В последующие дни вы сдавали этот номер?
– Нет.
– Почему?
– Постояльцев было мало.
– А вы убирались там между понедельником и субботой?
– Я не занимаюсь уборкой! – Массон вскидывает на нее глаза: что она о себе воображает, эта сводня! – Нет, там не убирались, – поправляется она, напуганная реакцией Массона. – Да и зачем? Там ведь было чисто! У нас и без того хватает работы…
– Черт, какой же я идиот! – восклицает Массон, выходя с Бертраном из гостиницы. Они направляются к кафе на улице Лепик и устраиваются за столиком на террасе.
– В конце концов, шеф, это ничего не меняет, – дипломатично замечает Бертран. – И если уж на то пошло, мы все идиоты.
– Вот именно, что все, и ты – первый! Бертран зажигает сигарету. Когда Массон в таком настроении, лучше сделаться тише воды, ниже травы и дождаться, пока буря уляжется…
– Ну хорошо, что это нам дает? – спрашивает он через несколько минут, желая продолжить разговор, о котором Массон, кажется, забыл, погрузившись в свои мысли.
– Во-первых, это значит, что они ни разу не занимались там любовью, даже в понедельник. В то, что они просто лежали вместе поверх покрывала, я верю еще меньше. Только мамаше Орель могла прийти в голову подобная мысль! Кроме того, если вторая и четвертая записки были действительно адресованы Катрин Салерн, это подтверждает, что она подчинялась его требованиям против своей воли. Во-вторых, – продолжает Массон, – отпечатки пальцев, принадлежащие Катрин Салерн и найденные в номере, могли появиться там и в понедельник, то есть не обязательно в день убийства.
– Или как раз наоборот.
– Да, но мы точно знаем, что она приходила в понедельник. А вот преподавателишка, как мы выяснили, был в гостинице в субботу, но позаботился о том, чтобы стереть свои отпечатки пальцев. Ты ведь помнишь, что мы нашли там только одни незнакомые отпечатки и те, как оказалось, принадлежат Катрин Салерн.
– То есть получается, что они оба врут?
– Вот именно!
– Значит, они сообщники?
– Вполне возможно. Но мотив?
– Очень простой – шантаж. У нее был любовник, и…
– Тогда при чем здесь ежедневные проверки ее личного счета? Вот что не дает мне покоя! Я все время об этом думаю!
28
В ЧЕТВЕРГ, в три часа дня, в квартире Салернов все тихо. Четверг – день чистки столового серебра. Обычно в это время Анриетта бывает в доме одна, но, поскольку учебный год кончился, дети на этот раз тоже здесь. Виржини почти целый день не выходила из своей комнаты и выглянула лишь для того, чтобы пообедать на кухне вместе с братом. На медленном огне в большой кастрюле тушится мясное рагу для ужина. Анриетта выкладывает на стол серебряные блюда и приборы, надевает резиновые перчатки, достает тряпки и принимается за работу. На кухне раздается лишь мерное тиканье настенных часов, звук скользящей по посуде тряпки и в такт ему – усталое дыхание Анриетты.
Тома заперся на ключ у себя в комнате. Подойдя к маленькому секретеру, который принадлежал еще его деду, он открывает потайной ящичек и достает конверт из плотной бумаги, откуда выскальзывает несколько фотографий, сделанных «Поляроидом». Тома внимательно разглядывает их и вздыхает. Он долго сидит неподвижно, с видом человека, обдумывающего важное решение. Потом берет лист бумаги и своим изящным почерком выводит «Дорогая мама…». Вслед за этим ручка надолго повисает в воздухе, словно ему не хватает мужества продолжать. Затем Тома яростно комкает листок и швыряет его в корзину для бумаг. Он достает другой лист и снова принимается писать: «Любовь моя…». Он долго еще будет так сидеть, спиной к двери, склонившись над письмом, наедине со своими секретами, мечтами и тайными горестями.
Анриетта тяжело встает, приставляет стремянку к высокому встроенному шкафу и маленьким ключиком, который висит у нее на шее на белой шелковой ленточке, открывает верхнюю створку. Каждый день она с замиранием сердца ощупывает сквозь ткань этот предмет, проверяя, на месте ли он. Затем она убирает стремянку в кладовку и, приподняв крышку кастрюли, принимается помешивать рагу большой деревянной ложкой. Она осторожно пробует его. На душе у нее по-прежнему неспокойно. Анриетта включает радио и снова садится чистить серебро.
