Девушки покорно сняли платки…
Казаки ахнули. Словно десять солнц вдруг воспылало – девы-то оказались красавицы, одна краше другой! Трое с волосами, как лен, светлыми, пятеро – чернявенкие, с лицами белыми да как стрелы бровьми, одна рыженькая, да другая… сразу-то и не скажешь, что за волосы у нее, вроде бы темно-русые, но с этакими светлыми прядями, словно бы выгоревшими на солнце. У всех полоняниц – косы, а у этой, вишь, распущены локоны по плечам, на грудь падают, а уж глаза… блестящие… нет – сверкающие! – карие, с этакими прыгающими золотистыми зайчиками… или чертиками – кому как покажется. Стройненькая, пожалуй, даже слишком, и грудь не сильно большая, не то что у других дев – вот уж у кого все при всем! Глаз от красавиц не оторвать, да вот Ивану почему-то эта глянулась – с выгоревшими прядями, с очами карими… Носик пряменький, изящный, губки розовым жемчугом, не толстые, но и не тонкие, в самую меру…
– Эй, друже атаман, ты что столбом-то застыл? – шепнул на ухо отец Амвросий. – Слово свое молви, прикажи, что с девицами делать. По обычаю бы – на круг их.
– Не на круг! – вздрогнув, решительно возразил Иван. – Разве мы их для того спасали, чтобы потом девичьей чести лишить?
А ведь, наверное, именно для того и спасали – чего уж тут душой-то кривить? Девки-то эти – кто? Добыча! Полон татарский, а ныне – общий. И что с ними делать? На круг да бросить, не с собой же дальше тащить?
Так-то оно так – и прикажи Иван, раздай казакам девок – от того сила его атаманская, власть, еще более укрепится, да и казаки скажут: «Любо!» С этакими-то красавицами… еще б…
Но атаман сказал: нет! Сразу, почти не раздумывая. А почему так молвил – и сам не знал. Очи карие приворожили?
– Что ж – нет так нет, – охотно поддержал друга отец Амвросий. – И впрямь, неча тут блуд устраивать, бесов тешить. Одначе девок тут оставлять не след. Коль уж решили – так надо до конца дело делать: охранять, а уж потом, как в поход выйдем, отпустим. Вот только куда?
Девушки, чувствуя, что речь сейчас зашла об их судьбе, посматривали настороженно, чутко. Та, кареглазая, держала руки за спиною… верно, что-то прятала… нож?
Иван, чуть помявшись, выступил вперед:
– Вот что, девы, никто вам здесь зла не причинит, в том я своим атаманским словом ручаюсь. А вы… – атаман повернулся к казакам, – слово мое слышали?
– Да слышали, атамане. Все как ты сказал будет.
– Это что же, – зашептал, недопоняв, Силантий. – Девок нам не дадут, что ли?
– Девок вокруг полно! – услыхав, махнул рукою Иван. – Эти наши, этих – не трогать, что же о других… Ищите! Город большой. Хоть прямо сейчас отправляйтесь, только про службу караульную не забудьте.
– О! – обрадовались казаки. – Вот это дело! Поищем, господине! Мы быстро… Найде-ом!
…Девок Еремеев разместил на берегу, в шатрах, и все его казаки знали: не трогать! То атаманская добыча, ему и распоряжаться. Оно, конечно, ежели б только эти девы были – так, может, и возроптали бы, а так – что, дев в Сибире мало? Да сколько хошь!
Приветил Иван девчонок, да теперь голову ломал: что с ними делать? Не один думал – с приятелем, отцом Амвросием, на пару. Да так случилось, что к двум головам еще и третья прибавилась – девичья. Та самая, кареглазая, что так Ивану понравилась, выйдя из шатра, подошла к реке – там, свесив со струга ноги, сидели в задумчивости атаман со святым отче.
Нагнувшись, дева закатала шальвары, прямо так к стругу и подошла по воде студеной, нахально уселась рядом, глазищами стрельнула:
– Ну что, казаки, что с нами делать надумали?
Отец Амвросий, не ожидавший подобной наглости, вскинулся:
– Твое какое дело, дщерь? Как решим – так и будет.
– Да я розумею. – Девчонка опустила ресницы. – Просто ведь вы про нас ничего не ведаете – кто мы да откуда. Только что полоняницы, знаете.
– А ведь она права, – почесав шрам, усмехнулся Еремеев. – Мы ведь и хотели вас допросить, одначе чуть попозжее. Ну, раз уж сама первой пришла, не выдержала… Не холодно босиком-то?
– Холодно. – Дева зябко поежилась, повела плечами. – Вот мы и хотели вас попросить – какую-никакую обувку да армячки, полушубки. Нешто не сыщете?
– Да найдем, – махнул рукой Иван. – Сейчас пошлю казаков. Эй, козаче! Чугрей, Афоня, Силантий… Нут-ко живо сюда!
Послав парней за обувкой-одежкой, атаман снял с себя полушубок, набросил на плечики девичьи:
– Грейся!
– Благодарствую, – улыбнулась та. – Меня Настасьей зовут, или покороче – Настя. С Усолья я, Стефана Колесова, тележника, дочь. Да у нас мнози с Усолья – и Авраама, рыженькая, и Катерина, Онисья… Кто с самого града, кто с деревень.
– Постой, постой! – скосил глаза священник. – Так мы ж земляки, надо же.
– А вы откуда?
– С городка Чусовского, с Орла-городка, строгановского.
– И мы строгановские. – Настя улыбнулась. – Татары напали вот, батюшку да братцев убили, нас угнали в полон, сюда, за Камень…
– Потом Исраилу-купцу продали, – сплюнув в воду, дополнил Иван. – Так?
– Не так, – спокойно возразила девчонка. – Исраил-купец сам этот набег и задумал, денег дал. Девственницы ему нужны были – в далекие южные земли, оттуда заказ.
– Значит, вы все девственны, да?
– Да! – с вызовом выкрикнув, Настя опустила глаза. – Нас берегли, не трогали. Заказ-то портить нельзя.
– Ага, ага, – задумчиво покивал священник. – Значит, батюшка твой с нехристями в стычке погиб, Царствие ему Небесное. А матушка?
– Матушку я и не помню почти. Когда от лихоманки сгорела, я совсем малой была.
Пригладив рукою волосы, Иван потрогал шрам:
– Ясненько все с тобой. Другие девы, говоришь, тож с земель усольских?
– Угу.
– Крепко их татары пограбили, пожгли… Так у вас и дома нету теперя! Куда ж хотите идти?
– Не знаю, – честно призналась девчонка. – Здесь мы чужие… даже не люди, а так – чужое добро. Вы уйдете, татары на нас кинутся – не схоронимся нигде.
– Так Ермак Тимофеевич, верно, здесь казаков оставит.
– Сколь казаков – и сколько татар! За всеми не уследишь. Да и казаки… – Настя отвела глаза в сторону, вздохнула. – Такие, как вы, попадутся навряд ли. Может, вы б нас с собой взяли, а? Не вечно же странствовать будете, где-то ведь придется и зимовать. Или домой обратно направитесь – вот бы и славно вышло! Одни-то мы пути не выдержим, не сдюжим. Да и дороги не знаем.
– Умна ты, дева, – поправив висевший на широкой груди крест, одобрительно покивал отец Амвросий. – Одначе еще пойми – сама же сказала: дома-то у вас боле нету! Никто вы, ничьи, и не ждут вас. Одна дорога – в обитель… ну, то дело неплохое!
– В обитель?! – Округлив глаза, девчонка отпрянула, словно услышала что-то такое, на что никак не могла пойти… но хорошо знала, что ничего другого, пожалуй, и не оставалось боле.
