– Кто здесь? Откликнись? – возопил, судя по голосу, похоже, Чугрей.
– Могилев! – выкрикнул в темноту атаман.
Из темных кустов тут же донесся ответ:
– Ревель!
И в самом деле – Чугрей.
– Случилось что, батюшка-атамане?
– Вижу-вижу – бдишь! – Иван одобрительно усмехнулся. – Ничего не случилось, просто с проверкой хожу. Тебя кто сменит-то?
– Афоня.
– Ох ты, Спаси Господи… ладно.
Пройдя у стругов, Еремеев направился к дальней полянке, на которой специально, сноровку, жгли отвлекающий костер, вокруг которого были натянуты пологи, стоял шатер и даже имелись двое караульных в узких, с поднятыми воротами чюгах. Неподвижные караульщики не реагировали на приход атамана никак, да и не могли отреагировать, поскольку были чучелами – как когда-то в Ливонском походе. А ведь тогда помогло, сработало… сработает и сейчас. Сидят себе чучелы, ждут стрелы вражьей, а настоящие-то караульщики поодаль, в кусточках, бдят.
– Здрав будь, атаман, – обернулось на шаги Еремеева одно из чучел.
Иван едва не споткнулся:
– Ты кто?
Тут же сам и признал:
– Маюни! Вот так встреча! Ты как здесь?
– К вам явился, – пошевелив прутиком угли, пожал плечами отрок. – Вы же все равно на север пошли. А со мной путь лучше будет, да-а.
– Так ты, значит, решился все же – в проводники?
– Значит.
– Молодец! – атаман присел к костру рядом с юным остяком и озадаченно почесал шрам. – А-а-а… караульщики мои где?
– Где и были, в кустах, – кивнул Маюни. – Караулят. Да ничего с ними не сделалось, да-а.
– А тебя-то они как?..
– Это же мой лес.
– Поня-атно…
…К юному остяку ватажники отнеслись спокойно и даже радостно: хороший, знающий здешние леса проводник лишним не был. Что же касаемо Карасева Дрозда с Лютенем – недавних мучителей Маюни, – так те вообще не узнали парня или сделали вид, будто не узнали, тем более что остяки, вогуличи и прочая самоедь для многих казаков были на одно лицо: маленькие, скуластые, смуглолицые.
После впадения Иртыша в Обь – Ас-ях, как ее называли остяки и вогулы, – струги молодого атамана выплыли на широкий простор и даже, пользуясь попутным ветром, подняли паруса. Потеплело, даже по ночам не было заморозков, правда, все небо окуталось серыми плотными облаками и темно-синими, частенько изливавшимися дождем тучами, утром же по всей реке стоял густой туман.
– То не беда, да-а, – уверял Маюни. – Ас-ях – река глубокая, мелей нет – плыть можно.
Продвигались и в тумане, осторожно загребая веслами, тут главное было – не набрать скорость, не наткнуться на какой-нибудь коварный топляк.
Впрочем, ближе к обеду тучи обычно разгонял ветер, а иногда в небе показывалось солнышко.
– Хорошо, – щурил глаза отец Амвросий. – Вот ежели б не деревья голые – так словно бы и весна.
Иван молча вздохнул: до весны-то еще далеко, однако, еще надо вставать на зимовку, копать землянки, городить частокол от зверья или лихих лесных людишек – мало ли, нападут?
– Не нападут. – Сидевший на носу судна проводник обернулся, в темно-зеленых глазах его вдруг встала тоска. – Не нападут. Некому нападать, да-а. Сир-тя убили всех, а кого не убили, так лучше бы им погибнуть!
– А что такое?
– Сир-тя угнали их, чтобы принести в жертву своим жестоким богам!
– Ой, спаси, Господи! – Испуганно перекрестившись, сидевший за веслом Афоня обернулся к священнику, коего давно уже считал своим покровителем. – Не дай бог угодить в лапы нехристям.
Отец Амвросий, хмыкнув, пригладил бороду:
– Ничо, Афонасий. Доберемся – там поглядим, кто кого. Идолы порушим, пожжем капища. То доброе, угодное Господу дело.
– Так-то оно так, – недоверчиво качнул головой парень. – Да ведь вогулич наш говорит: нехристи-то – волхвы, ага! Как же мы с ними сладим?
– Сладим! – уверенно заявил святой отец. – Кто в вере православной крепок, тому никакие волхвы не страшны! Святый животворящий крест да слово Божие – всяко посильней нехристей будут!
Афоня облизнул губы:
– Ой, отче… И все же сомненье меня берет… Все ж таки нас-то не очень и много.
– А ты не сомневайся, отроче! Лучше чаще молись!
– Да я молюсь, отче.
…Отношения казаков с девушками складывались по-разному. Бывших пленниц сам атаман строго-настрого приказал не забижать – никто и не забижал, действовали уговорами, лаской. Уже наметилось несколько пар, и ходили упорные слухи, что кое-кто – к примеру, рыженькая Авраама и кормщик Кольша Огнев – уже давно яко муж с женою живут – в блуде. Слухи таковые вызывали зависть, а отец Амвросий даже несколько раз говорил с кормщиком, вразумлял… дело шло к свадьбе.
Что же касается молодого атамана и Насти, то упрямая девушка по-прежнему отказывала в близости, да Иван и не настаивал – боялся обидеть, спугнуть то самое нарастающее чувство, что с недавних пор связывало их обоих. Наверное, и здесь нужно было бы подумать о свадьбе, но Еремеев пока молчал, подбирал кандидатов на роль посаженого отца и сватов. Тем более дел в походе хватало, да еще нужно было хорошенько подумывать о зимовье. Землянки рыть либо строить избы…
– Не надо рыть ничего, да-а, – повернул голову проводник. – Здесь чуть вниз по реке – заброшенное стойбище, деревня. Курум-пауль называлась когда-то, да-а. Ныне осквернена: сир-тя напали, убили, увели всех, колдовали – с тех пор там никто не живет. А жилища, амбары – остались, частокол разве что починить, да-а. И это…
Маюни замялся, искоса поглядывая на отца Амвросия. Тот сидел далеко, на корме, и беседы сей не слышал.
– Ваш шаман, я вижу, могучий, да-а. Пусть поколдует, и злые чары сир-тя уйдут – снова в стойбище жить можно будет.
– Поколдует, – еле сдержав смех, заверил Иван. – А стойбище – это славно. Говоришь, и дома там есть? Настоящие избы?
– Есть, есть, – улыбнулся остяк. – Никто их не разрушал, все колдунам досталось, сир-тя. А сир-тя тепло любят, им холода ни к чему – вот и ушли, вернулись к своему злому солнцу.
Поправив на голове шапку, атаман почесал шрам и тихо спросил:
– А от стойбища до солнца злого – далеко?
– Недалеко, – задумчиво пояснил Маюни. – Но и не так уж близко. Четыре раза по семь дней пути, да-а.
– Верст четыреста. – Иван покивал, оглядываясь на корму, где сидели девчонки: переглядывались, смеялись, говорили о чем-то своем. Отец Амвросий, нынче бывший за кормщика, вполголоса затянул песню про Илью Муромца. Перестав смеяться, девушки дружно подхватили – вышло хорошо: слаженно, славно.
Даже Маюни – и тому понравилось:
