– Он жив, – погладив привешенный к поясу бубен, тихо промолвил отрок. – Я чувствую.
– Чувствует он! Мхх… Да катись ты…
– Обожди! – Священник повелительно взмахнул рукой.
Честно сказать, выбор казаков ему не очень-то нравился – Олисей Мокеев, конечно, воин умелый, в ратном деле хитрый… именно что хитрый, а не мудрый… каким, несмотря на молодость, был пропавший Иван.
Управлять людьми – большое искусство, тут одной хитрости мало, и ладно еще – десятком командовать, а тут – сотня! Не было у Мокеева подобного опыта, а была лишь нахрапистость да наглость.
Подумав, отец Амвросий повернулся к Маюни и негромко спросил:
– И как же ты искать мыслишь?
Отрок пригладил упавшую на глаза растрепанную русую челку, улыбнулся уголками тонких губ:
– Атаман, может, в плену, да-а. Менквы подобрались, забрали или сир-тя. А вдруг выберется? И куда придет… придут… их же двое, да-а? Где нас искать будут? И как пойдут? Вдвоем – не ватагой, да и пищалей у них с собой нет, а вокруг драконы, ящеры, змеищи. Атаман умный, да-а – берегом пробираться будет, Аючей сказала, отсюда до полночного моря три дня пути, путь она знает, отправит кого-нибудь из своих дев – показать.
– Слыхал, Олисее? – выслушав, ухмыльнулся святой отец. – Он не казаков, он девок просит. Девок-то дадим, все одно не наши.
– Еще б и казаков. – Маюни снова набычился. – Ну, хоть парочку. С пищалями, да-а! Вдруг дракон нападет? Да и так, знак атаману подать – иногда постреливать будем.
– Пищальников ему, ишь! – зло ощерился Олисей. – А ведь кажный воин у нас на счету, кажный! И ладно бы дело верное было, а то ведь – блажь.
– Вдвоем плохо искать, да-а. – Юный остяк упрямо гнул свою линию. – Вдвоем не найдем и пропадем сами. Еще пищали… и лодку бы!
– Во, видали? Лодку ему! Скоро цельный струг попросит.
– А ведь не так уж много и просит парень, – с неожиданной задумчивостью пробормотал себе под нос святой отче. – Пищалицу можно и дать – одну да казачка – одного, не больше. А уж девки ненэйские нам и вовсе без надобности, пущай хоть всех забирает, прости, Господи, грех от них один!
– Так ты, святой отец, все же…
– Тако решил! – Отец Амвросий повысил голос – еще не хватало, чтоб какой-то выскочка ему тут указывал.
Ну, выбрали казачки горлопана… может, даже на свои головы выбрали, но главное-то слово все равно – Божие!
Так подумал священник, вслух же произнес примирительно:
– Десятки, Олисее, рушить не буду, пищальником своего человечка дам – Афонасия! Парень знающий, добрый и атамана прежнего зело уважал.
Мокеев засмеялся, пренебрежительно махнул рукой:
– Ну, Афоня-то пусть себе ходит, потеря невелика. Пищаль ему «хитрую», атаманскую, дать?
– Там поглядим… Иди же, Олисее, распорядись… Да! И не забудь лодку! Вон, на Силантия Андреева струге челнок… или у Чугрея… пущай там и берут, не убудет.
– Как скажешь, святой отец. – Пожав плечами, бывший десятник вразвалочку зашагал к собиравшимся в путь казакам.
Воины снимали шатры, грузили в струги припасы, шутили. Лишь верный атаманов оруженосец Яким был невесел, да еще Михейко Ослоп, да Ондрейко Усов, Чугрей… да Василий Яросев… да девы все… Даже Ганс Штраубе, вечно веселый немец, и тот угрюмился да, не хохотал, как обычно.
– А ну-ка, сядь-ка рядом со мной, отроче. – Усаживаясь на коряжистый ствол поваленной ветром осины, отец Амвросий внимательно посмотрел на Маюни. – Говоришь, чуешь, что жив атаман?
– Чувствую, – уверенно отозвался остяк. – Нерадостен Куль-Отыр – не пришел в царство смерти наш атаман, нет его там, да-а.
– А коль найдешь ты его… или не найдешь – как нас догонять собрался?
– Как все охотники. – Отрок повел плечом. – Знаки за собой оставьте, ага. Лоскутки цветные в ветвях, кору на стволах подрубите…
– Сделаем, – уверенно обещал отец Амвросий. – Самолично за тем прослежу, не сомневайся.
Добрым отроком сей остяк был, священник ничего худого про него сказать не мог: и ловок, и скромен, и не дурак, одна вот беда – и беда большая – язычник, истинного Бога не ведающий! И это вот с лихвой перекрывало все остальное.
Силантий Андреев отдал челнок без лишних вопросов, дал и пищаль, и пули, и пороху. Снарядившись, в лодку без лишнего шума уселись четверо: Маюни с послушником Афоней, с ними – проводником – молодая девчонка Нэснэй, посланная Аючей, и… худенькая смуглая красавица Устинья. Опозоренная.
Девка сама напросилась: раньше-то ее атаман утешал-поддерживал, да Настя, да Маюни – с ними она и общалась как прежде… Да вот сгинул атаман, и Настя сгинула… а теперь и остячонок в путь-дорожку собрался…
Вот и, гордость девичью отбросив, – иные усмехались: чести уж нет, к чему и гордость? – попросила Устинья с собою взять: мол, обузой не буду.
– Сам атаман, Иван Егорович, меня огненному бою учил… Еще одну пишалицу дайте!
Тут уж Мокеев, услыхав, взъярился:
– А вот не пищаль тебе, дурища, а…
– Охолонь!
Тяжелая рука Михейки Ослопа опустилась новоявленному атаману на плечо, да так, что едва не придавила, едва не вогнала в землю.
– Охолонь, говорю… Есть тут пищалька одна, вон…
Бугаинушка кивнул на молчаливого Якима, верного оруженосца пропавшего атамана, коего на поиски никто и не думал отпускать – больно уж умелый ратник, жалко такого терять. Яким и сам понимал все, тем более, как почти все казаки, не верил в то, что Иван еще жив.
– Вот тебе, дева… – Опустившись на правое колено, оруженосец протянул уже усевшейся в лодку Устинье «хитрую» атаманскую пищаль – винтовую, с колесцовым замком. – Заряжать как, ведаешь?
– Ведаю. – Девушка сглотнула слюну. – Иван Егорович самолично показывал…
– И вот еще… – Яким вытащил из-за пояса подзорную трубу. – Мыслю – вам сгодится.
– Благодарствуем…
– Ну, да храни вас всех Господь! – перекрестил всех священник. – Доброй дороги.
– И вам доброй дороги. Бог даст – скоро свидимся.
– Дай Боже – нагоните с атаманом уже…
– Помоги, Господи и Пресвятая Богородица-Дева!
А может, и поможет Господь – сыщется лихой атаман Иван свет Егорович, найдется живой и здоровый? На то некоторые где-то в глубине души надеялись… многие же – не надеялись, а вот о пропавшей Насте не вспомнил никто – не женское было на дворе время! Баба – тем более незамужняя девка – не значила в те времена абсолютно ничего. Станок для рождения детей, придаток для ведения домашнего хозяйства… а уж что-то большее – женщина любая – никто, и звать ее никак. Век такой. Такая эпоха.
Опасаясь драконов, Иван с Настею продвигались по реке с осторожкою. Орудуя веселом и памятуя летучих драконов с соглядатаями-седоками, молодой атаман частенько поглядывал в небо… и не менее часто – на голую спину сидевшей впереди суженой… Поглядывал да загадочно улыбался… Как-то обернувшись, девушка улыбку эту заметила, устыдилась… Да под вечер, отдыхая, нарвала травы – сплела что-то вроде накидки, травою же и подпоясалась.
