— Конечно, — кивнула она. — Со стороны, наверное, без слез не взглянешь: гуляет какой-то дылда с козявкой, иногда они слипаются ртами…
…Она хорошо запомнила этот вечер — двадцать пятое октября; а двадцать седьмого случился тот разговор.
Начиналось все невинно — они ехали к Игорю из «Офиса», отпустили в четыре, у менеджмента случилась корпоративная вечеринка по случаю дня рождения бухгалтерши, и творческие сотрудники, которых на праздники менеджмента никогда не звали, слава тебе Господи, — получили вольную двумя часами раньше. Добирались на метро. Игорь листал свежий номер.
— Слушай! Какая прелесть!
— Что ты там нашел?
— Радикальное средство очистки организма. В течение шести часов — полное промывание желудка с одновременным его массажем. Представляешь, как они там сидят все… на креслах… все крутые, потому что стоимость процедуры — две наших зарплаты… Обсуждают, вероятно, перспективы российской экономики. Что-нибудь между собой трут. Ты замечала, кстати, что у них речь без существительных? Проплатить, отгрузить, потереть? Это у вас для конспирации так делается — или просто все происходит в пустоте?
— В пустоте, конечно. — Катька была усталая и грустная, и говорить ей не хотелось. Она даже злилась на Игоря, пытавшегося ее худо-бедно развеселить: шутить и век шутить — как вас на это станет! В конце концов, у него не было ни Подуши, ни Сереженьки, он никого на себе не тащил — чистый инопланетянин, человек ниоткуда…
— Вот. Они сидят, и тут тревога… Представляешь? В здании бомба. А они все — на этих клистирах, а? Как они с них пососкакивают и побегут!
Катька против воли улыбнулась.
— Ну ладно, — сказал он с неожиданной злостью. — Надо серьезно поговорить. Сама видишь, шутки кончились.
— Шутки давно кончились, — кивнула Катька, испугавшись на миг, что он затеет сейчас мучительный разговор об уходе к нему, — а бросать Сережу в таком состоянии нельзя ни в коем случае, — или предложит ехать к мужу вместе, говорить, разбираться… этого ей сейчас хотелось меньше всего. Она вообще ничего не могла теперь выдержать, из-за любой ерунды ревела и по-настоящему хотела одного — улечься с ним в родную свибловскую кровать, уткнуться, лежать молча, ничего не видеть и ничего не делать; может быть, даже спать. А вечером ехать назад. Слава Богу, завтра суббота, и можно, стало быть, выспаться… навести порядок дома, погулять и почитать с Подушей, а потом, может быть, часа на два… просто на Воробьевых или где еще… под предлогом Лиды, неважно, придумаем.
— Наверху, а то шумно, — сказал он.
— Может, не надо? У нас так все было складно без выяснений…
— Я ничего не собираюсь с тобой выяснять, Кать. Я не зверь, мне все видно.
Он ее обнял, и так они достояли до Свиблова. Против обыкновения, он не тащил ее к себе, а повел в ту самую забегаловку, где и вечером пятницы не было почти никого. Взяли все тот же рассольник, котлеты с макаронами, две порции «Гжелки» по сто и розовый неизвестный напиток.
Выпили без тоста, некоторое время молча ели.
— За нас, не чокаясь, — сказала Катька.
— Не глупи.
Он доел рассольник и вытер рот салфеткой.
— Значит, Кать, — сказал он буднично и тускло, совсем не так, как начинал обычно свои истории. — Что делается, сама понимаешь. Надо сваливать.
— Игорь, у меня каждое утро с этого начинается. Если только он просыпается до моего ухода. Просыпается и вместо «доброго утра» говорит: «Надо валить». Тупо глядя в пространство, куда, видимо, предлагается валить.
— Да? И куда он хочет конкретно?
— Он не знает. Вообще у него есть какая-то еврейская родня, почти мифическая, по-моему… Свекровь намекала, что его папа был еврей. Они же не регистрировались, документов нет, но он уверен, что можно найти. И тогда его возьмут хоть в Израиле, хоть в Германии, а меня и Польку с ним.
— Нет. Я тебе предлагаю не туда.
— А куда? В Полинезию?
— Не-а.
— Ну, не томи.
— Ты девочка догадливая, сама поймешь.
— Не пойму, Игорь. У меня от ранних пробуждений ум набекрень, ты же видишь.
— Там двадцать слогов, Кать. Утомишься говорить.
— То есть к тебе домой? — проговорила она в некотором отупении.
— Да, да.
— Ну так мы туда и идем…
— Катя, ты прикидываешься, что ли?
Конечно, ее сбила с толку эта непривычная серьезность.
— Извини, милый. Я думала, мы действительно не шутим.
— Мы действительно не шутим, — сказал он и посмотрел на нее так, как не смотрел еще ни разу: так, по ее представлениям, должен инструктор по парашютному спорту подталкивать взглядом новичка.
Для издевательства это было слишком.
— Так, — сказала она.
— Именно так.
— Игорь. Честное слово, я очень устала.
— А уж я-то как устал, — выговорил он тем же тяжелым голосом, каким, бывало, пародировал комиссара-поэта. — Чрезмерное тяготение. Грязь. Террор. Невежество. Менеджеры среднего звена. Рос среди приличных людей. Аристократ. Любое требование — в ту же секунду. Дурык в постель. И что у меня здесь? Ничего, кроме дурык в постель, и этой дурык я не приношу ничего, кроме отчаяния. Летим, Кать. Я совершенно серьезно.
— Это такое предложение руки и сердца?
— Я могу взять пять человек, — сказал он другим голосом, деловито. — Больше пяти никак. Она не взлетит.
— Кто? Тарелка?
— Ну, назови тарелка. Хотя они мало похожи. Просто галлюцинации чаще всего бывают у домохозяек, вот им и мерещатся тарелки. Хорошо еще, что не веники. Тарелка на самом деле неудобна по форме, она плоская. Летательный снаряд должен быть узкий и высокий. Да увидишь.
— Возьми еще водочки, — попросила Катька.
— Зачем?
— Ну, может, поверю… Ты так рассказываешь…
— Я ничего не рассказываю, — сказал он. — Ты вообще ни хрена не понимаешь. Если бы ты знала то, что я знаю…
— И что ты такого знаешь?
Он отошел за водкой и принес еще два раза по сто.
— Что я знаю, это мое дело. Я и так тебе больше, чем надо, говорю.
— Слушай! — От водки Катька повеселела, ей стало тепло. — Ты меня так уговариваешь… прямо Сохнут. Я читала. И люди другие, и небо другое…
— Да, типа. Только в нашем смысле «восхождение» несколько буквальней, ты не находишь?
— Ага, а потом вы нами питаетесь. Там, наверху. Точно, я все придумала! Выжидаем кризисный момент, создаем на земле панику, а потом говорим: пожалуйста, уезжайте. Эвакуация. Черт, разве плохой сюжет? Мы там, наверное, дефицитное лакомство. Вроде икры. За нас дают два, три зверька, за толстый человек — четыре зверька! Понимаешь, почему во время войн многие пропадают без вести? Это ведь ваши работают, так? Любимый! Дай слово, что ты съешь меня лично! А интересно, у вас это живьем? Там, у вас, ты, наверное, выглядишь совсем иначе?
