— Ой, Майнат, — сказала Катька. — Прости, пожалуйста.
— Никто нам не верит, даже ты не веришь, — завела чеченка. — Все говорили — Шамиль, Шамиль, а у вас все само сгорело. Давно нет никакого Шамиля, и письма сам Путин писал. Аллахом клянусь, хлебом клянусь.
— Да ладно тебе, — сказала бабушка.
— А дома, вы скажете, тоже Путин взрывал? — не выдержал Сереженька.
— Аллахом клянусь! — крикнула чеченка. — Зачем нашим было дома взрывать? Что, хотели, чтобы совсем нас всех зачистили? Никогда наши не взрывали ваши дома, все ваши взорвали, чтобы нас зачернить! Бедный народ, гордый народ… Ты знаешь, что они делают с нами в фильтрах? Ты была в фильтрах? У меня кости целой не осталось, почки отбиты, зубы отбиты!
— А головы нашим кто резал?! — заорал Сереженька.
— Да ладно вам, — сказал дядя Боря. — Теперь-то чего. Кать, тут налево?
Начался дачный поселок. Свет фар полз по скользкой темной дороге и подпрыгивал на колдобинах. Катька отсчитывала: пятая, шестая, седьмая линия… Еще издали она узнала каменный дом соседа Коли. В доме горели все окна: очевидно, сосед успел вывезти семью из Москвы. А у Игоря было темно, и Катька в первый момент испугалась, что он не доехал до Тарасовки — допустить, что он улетел без нее, она не могла, — но тут же с облегчением заметила пляшущее пятно голубого света возле сарая: эвакуатор колдовал над лейкой.
— Вылезаем! — бодро крикнула она. — Мы почти на месте.
Сереженька выскочил первым, помог вылезти бабушке, — он никогда не упускал случая демонстративно уважить старость; тяжело вылезла Майнат — словно боялась расплескать драгоценный сосуд. Странно, она так быстро бегала, а из машины вылезала тяжело, да и сидела как-то согнувшись, словно пыталась успокоить сильную боль в животе. Наши явно делают там с ними что-то очень ужасное, столь ужасное, что Майнат никогда не расскажет всей правды. Они с нашими, правда, тоже делают, но ведь не с женщинами и детьми!
Игорь — весь в какой-то темной смазке, в ватнике и сапогах, — шел к калитке по бетонной дорожке.
— Ну, слава Богу, — сказал он и обнял Катьку. Все было родное, даже запах ватника.
— Солнце мое, — повторяла Катька. — Дождался, любимый. Господи, как я соскучилась по Тарасовке. Я чуть там не сдохла, по дороге. Как мы ехали — я тебе когда-нибудь расскажу. Это за год не расскажешь, честно.
Хотя сейчас, когда цель была достигнута, она уже толком не понимала, о чем там рассказывать. Что особенного-то? Ехали сравнительно благополучно, довезла всех, тут и бабушка, и спасенный ребенок, хотя и не особенно полноценный, и сама она во главе своего маленького отряда. На истерзанную катькину душу опустился тот особенный, ни с чем не сравнимый покой, который она всегда ощущала в присутствии своего эвакуатора. Ей даже не было жалко улетать.
— Ну, пошли. Она через полчаса дозреет. Еще час-два я смог бы ее удерживать, а потом надо стартовать.
— И ты бы улетел?
— Нет, конечно. Она бы сама улетела, а я бы остался. Тебя ждать.
— Я знала, я знала, любимый!
Она совершенно не стеснялась ни мужа, ни бабушки.
— Да, Игорь, — сказала она, поняв, что надо бы все-таки пояснить ситуацию. — Я тебя должна познакомить. Вот это бабушка, Кира Борисовна.
— Добрый вечер, — церемонно сказала бабушка.
— Здрасьте, — смущенно поздоровался эвакуатор. — Я Игорь.
— Да уж вижу, что не Ваня, — непонятно ответила бабушка.
— А это мой муж, — сказала Катька. — Его зовут Сережа. Это вот дочка, ее зовут Поля, Подуша.
Подуша спала на руках у Сережи, но при упоминании о ней проснулась и с любопытством уставилась на Игоря. Все-таки она была вылитый наш муж — те же круглые глазки, тот же нос кнопкой; не зря друзья нашего мужа, приходя на нее посмотреть (и начисто игнорируя при этом Катьку — словно она вообще не имела отношения к дочери), спрашивали с преувеличенной радостью: «А где борода?».
— Здравствуй, Сережа, — сказал Игорь и хотел было протянуть руку нашему мужу, но передумал, потому что руки у нашего мужа были заняты, а у нашего любовника сплошь покрыты инопланетным машинным маслом, которое пахло почти как земное, но с легкой примесью апельсина и немного марципана. Видимо, у них действительно была очень хорошая планета.
Наш муж надменно кивнул. Он ни о чем не догадывался и, кажется, до сих пор искренне полагал, что сейчас его тайными тропами, через толщу земли, поведут в Соединенные Штаты Америки.
— Я тебя сейчас со всеми перезнакомлю, — бодро сказала Катька.
Она оглядела свой отряд, доблестных представителей земной цивилизации, которым предстояло от имени всех землян сутки спустя приветствовать высокоразвитую цивилизацию в системе Альфы Козерога. Разумеются, будут и другие эвакуаторы, но я представляю свой личный выбор. Вот все, что я смогла отобрать на моей нынешней Родине в ее нынешнем состоянии. Это мы, Господи. Перед сараем в ряд стояли: восьмидесятилетняя бабушка, в прошлом инженер текстильной фабрики, имеющая также навыки врача, учителя, садовода и огородника; тридцатилетний безработный, по образованию биолог, по роду утраченных занятий менеджер турфирмы; пятидесятилетний одинокий водитель дядя Боря, по совместительству мастер на все руки; примерно двадцатипятилетняя, хотя по ним никогда не скажешь, чеченка Майнат, дочь свободолюбивого бандитского народа, чудесно спасенная жертва многократных зачисток; и наконец — представитель альтернативной формы жизни, мальчик-даун, которого было неизвестно как звать, потому что выговорить он мог только два слога: что-то похожее на — ын и что-то напоминающее — ун. На этого-то мальчика Игорь смотрел особенно пристально, а потом посветил фонариком прямо ему в лицо.
— Тыкылын улун аум? — быстро спросил он.
— Лыкут сылын, — ответил мальчик-даун неожиданно отчетливо.
— Гырс пат?
— Ытук.
— Дырдык бултых аусганг?
— Быпс, трипс, припипипс.
— Эне бене?
— Квинтер контер.
— Эники?
На это даун ничего не ответил, а только молча кивнул.
— Катька, — потрясенно сказал Игорь, и Катька заметила слезы у него на щеках. — Катька, где ты его взяла?
— В Брянске, он отбился он детдома…
— О Господи, — прошептал эвакуатор. — Поистине, вы заслужили все, что с вами произошло. Прости меня тысячу раз, но это так.
— Он ваш? — не поняла Катька.
— Это Лынгун, чудо-дитя, наш главный вундеркинд. Единственный ребенок-эвакуатор в истории цивилизации. В четыре года он сам собрал свою первую лейку.
— А почему он здесь… в таком странном виде?
— Это его принцип. У него собственная концепция. Он отбирает только тех, кто способен пожалеть его в таком виде. Видишь, ты отобрана дважды.
