Так говорил нам Джерард,
кроткий Джерард Мэнли Хопкинс.
Перст судьбы
велел ему писать стихи и прозу.
Хотя, конечно, Хопкинс мог подвинуть
надменный этот перст и заниматься
другим свободным делом:
в крови у нас таится десять тысяч
возможных вариантов разных судеб.
…когда б у Бога некий судмедэксперт
мог взять обычный отпечаток пальца,
тем отпечатком был бы человек.
Ты только появляешься на свет,
тебя Он тут же метит беспощадно:
касается бровей или ресниц,
пока кричит от боли роженица,
и акушерка лается с врачом
(им в это время, в общем, не до Бога).
И вот ты опечатан, как сосуд,
тебя лелеют, тискают, ласкают,
того гляди — прикосновение сотрут.
Действительно, его всегда стирают.
И ты, взрослея, тщишься вновь найти,
как будто в том была прикосновенье
инструкция о жизненном пути,
маршрут прямого верного движенья.
Но Бог, не так он прост, чтобы написать:
иди туда и сделай то и то-то.
Ты сам едва ли был бы рад
играть марионетку-идиота.
Младенческое трогая лицо,
Господь шептал слова благие:
В тебе течет река отцов,
но берега ее другие.
Я дал тебе неповторимый образ.
Носи его, не подражая прочим.
Судьбы иной не находи:
не путай карты, не сыграв хоть раз.
Но если ты рискнешь и все же
смешаешь несколько колод,
то знай, что в каждой капле крови
все целое твое живет.
И даже если ты сойдешь с пути…
тебе с него до смерти не сойти.
Милый Хопкинс. Нежный Мэнли. Редчайший Джерард. Какое хорошее имя. То, что мы делаем — и есть мы. Благодаря тебе. Для того мы и пришли в этот мир.
Другой я
Другого Я мне сложно описать:
мне надо постоянно с ним сверяться.
Но стоит быстро повернуться
к нему лицом,
как он бежит за дверь.
Я сам давным-давно ее открыл.
И так и не закрыл с тех пор.
Порой он слышит мой призыв
и понимает: нужен, нужен!
Он нужен мне. Я — маска без лица.
Мое лицо принадлежит Другому.
У Бога нет к нему претензий. Потому
он к Богу ближе: вместе сочиняют
они большую оперу. А я –
фасад театра для премьеры.
Но вот я, весь бледнея, замираю,
пока его рука проходит сквозь мою:
сначала сквозь запястие, потом –
сквозь локоть, так — до самых пальцев.
Другой меня наденет как перчатку.
(и так же снимет, если надоем).
Его язык шевелится в моем,
Другой рассказывает мною миру
историю таинственной души
в таинственном ее движенье.
Он легок на подъем: легко берется
писать, потом легко бросает.
Играем в прятки с ним неделю за неделей.
Как тяжело мне брать и притворяться,
что если я Другого не найду,
я выживу без грусти и печали.
Я не умру.
Но я умру, когда Другой меня, играючи, покинет.
Где прячется Другой? В моих костях?
В крови? В трясине нервов? И оттуда
Выходит радужное чудо,
сияющий огромный зверь.
Я принимаю правила игры,
Пусть убегает мой Другой, бесценный,
а я прославлю бедного себя,
присвоив вещи беглеца навеки.
Вот шляпа дерзкого мальчишки, например.
Куда он только мог запрятать шляпу,
пока он был во мне?
Другой жесток, сам по себе всегда.
Он в плоть мою одет, но рвется прочь.
Пускай. Чихну и дам Другому волю.
Чихну от пыли первого Творенья,
Застывшей в Космосе (и у меня в носу).
Кто это написал стихотворенье?
Уже ли я, Рэй Брэдбери?
Что я несу!
Конечно — ОН! Другой, беспечный, хитрый,
веселый малый. Вы его зовите,
а Рэя Брэдбери уж нет как нет.
Троя
Я верил в Трою, а мне говорили: что ты!
Умер слепой Гомер, мир изменился, друг.
Пустые стоят в ночи мифические соты.
Пчелы поэзии древней больше в них не живут.
Но Троя была нужна, как нужен бывает воздух,
земная моя душа хотела ее найти.
Родители предупреждали, что это, увы, непросто,
поскольку в сказки для взрослых нет прямого пути.
Но я упирался долго, я отвечал с насмешкой,
друзья отвернулись сразу от странного чудака.
Я взял проржавевший заступ и больше уже не мешкал,
копать могилу Гомера не устала моя рука.
Мне солнце светило ярко, мне было примерно восемь,
я верил в прекрасный Город, лучший на всей земле.
Но вместо античных пчел ко мне прилетали осы
и жалили больно-больно, как жалят змеи в овсе.
И вот мне казалось, Троя уже все ближе и ближе,
скоро ее увидят тысячи человек.
Но тут я понял, что Трою один я, как нужно, вижу,
а эти тысячи тысяч ее не поймут вовек.
Тогда я копать не бросил, я стал забрасывать яму,
Трою мою, как тело умершего хороня.
Так хоронили отца, так хоронили маму,
так когда-нибудь, верю, и похоронят меня.
Подальше от скверных взглядов, поглубже от глупых сплетен,
от гордых чужих насмешек и любопытных глаз.
Троя, я спас тебя. Троя, пусть будет светел
тот, кто тебя найдет и снова спасет не раз!
Проблем в дорогу не бери
Проблем в дорогу не бери,
готовясь в дальний край отчалить.
Лежит давно в руинах Рим,
зачем ему твои печали?
Хандришь? Тебе веселый гид
седым покажется Хароном.
Из комнаты отеля вид –
ужасным и односторонним.
Приехав в древний Колизей,
турист, остерегайся драмы;
фотографируй и глазей,
но соль не сыпь себе на раны.
Умерь воображенья пыл,
не представляй античных драк,
в которых ты бы всех убил.
(поверь, ты точно не Спартак).
