Дробинник спокойно слушал, как врач выслушивает пациента. Лемехов чувствовал, что не в силах убедить собеседника. Шрам на лице Дробинника был похож на порез, хлюпающий кровью. И надо сомкнуть порез, соединить две половины лица, чтобы они не распались… Соединить две половины рассеченного мира, по которому прошелся порез, и неведомое лезвие полоснуло по его, Лемехова, жизни.
– Вы ездили по оборонным заводам, уговаривали директоров и инженеров войти в вашу партию. Говорили о своем будущем президентстве. Неуважительно отзывались о действующем.
– Напротив, напротив!.. Спускали лодку, и я говорил, что это личная победа президента Лабазова!.. Проводили пуск ракеты с подводного старта, и я сказал на фуршете, что это салют в честь президента Лабазова!.. В честь нашего президента!.. Много злых языков, много скептиков, недовольных!.. Критикуют власть, критикуют президента, что, дескать, устал, даже болен!.. Не хочет руководить государством!.. Все какие-то развлечения, прихоти!.. То журавли, то уссурийские тигры, то подводная амфора, то таймень величиной с кита!.. И коррупция, и жену в монастырь, и связи с певицами и балеринами!.. Я все пресекал, пресекал!.. Вырывал языки!.. Да не все, видно, вырвал!.. Один остался, который оклеветал меня в глазах президента!..
Дробинник смотрел на Лемехова, как следователь на арестанта, добиваясь признательных показаний. Слепящая лампа в лицо, бесстрастный голос перечисляет улики. И от этого ледяного голоса глубинный страх, сжимающий сердце, притаившийся в памяти ужас, который достался от давней родни, прошедшей сквозь ночные допросы и железные лязги дверей.
– Было странно наблюдать ваше зимнее плаванье по Москве-реке вдоль Кремля, когда на облаках, над Кремлевским дворцом возник ваш портрет, как Нерукотворный Спас. Президент заметил, что подобный лик появлялся над Кремлем только в эпоху Сталина, и это был лик самого Сталина, некоронованного монарха.
– Ну, это пустяки, просто шалость!.. Выдумка стилиста Самцова!.. Он искал новый образ, и с помощью лазеров, на облаках!.. Заоблачная фантазия!.. Он говорил, что мне нужны четки и портрет в новом стиле!.. Не как с Медным всадником, а в новой имперской манере!.. Я привез президенту четки!.. Удивительный рынок, как волшебный фонарь!.. И лампы Аладдина, и кальяны, как стеклянные птицы!.. Как цветные павлины!.. Почему я павлин?.. Этот мстительный старик Саватеев!.. Я забыл, что хотел сказать!..
Лемехов путался. Прозрачные глаза взирали на него неподвижно. В светлой глубине темнели икринки, в которых зрела молчаливая смерть. Лемехов страшился этого медленного неуклонного созревания. Смерть прянет из глаз Дробинника и поглотит его.
– Я не могу устроить вам свидание с президентом, – сказал Дробинник. – Я не должен был с вами встречаться. Но я испытываю к вам симпатию и не хочу, чтобы вы напрасно обивали пороги инстанций. На этом направлении ваша карьера завершилась. Попробуйте начать все сначала, но от другой отправной черты. Может быть, вам следует уехать из Москвы? – Он подозвал официанта и рассчитался. Поднялся и, не протягивая Лемехову руки, с легким поклоном удалился. А тот остался сидеть, бормоча:
– Я привез от Башара Асада послание!.. Не письменное, а на словах, из уст в уста!.. Я выдержал испытание водой, у фонтана любви!.. И огнем, на сирийской войне!.. скрежет пуль по броне!.. Господи, что же мне делать?..
Он поднялся, пошел среди античных колонн туда, где тихо журчал фонтан. Ему навстречу брызнула музыка, засверкали цветные лучи. Вода в фонтане вспыхнула небесной лазурью. Божественная в своей красоте, обнаженная, прикрывая грудь и живот золотом пышных волос, на перламутровой раковине появилась Венера. Еще один шедевр Боттичелли, явленный Лемехову, ничтожному и уродливому.
Глава 25
Его немощь и подавленность длились недолго. Сменились бурной, застилающей разум ненавистью. Он возненавидел генерала Дробинника, его водянистые лягушачьи глаза с черными икринками, в которых дергались злые головастики, готовые превратиться в черных ужасных жаб.
«Это он, ищейка Лабазова!.. Выслеживал, вынюхивал, доносил!.. Агенты были на съезде, были на заводах, были у «фонтана любви»!.. Знал про ресторан «Боттичелли»!.. Метрдотель – его платный агент, с диктофоном в бутафорском мече!.. Официант – его платный агент с диктофоном в фарфоровом чайнике!.. Венера на раковине – платный агент, с диктофоном в золотых волосах!..»
Ненависть бурлила, поднималась, как лава из бездонной дыры, черно-красная, удушающая. Сердце разбухало, изрыгало ненависть. Он ненавидел Лабазова, мелкие черты лица, редкие белесые волосы, длинные губы, которые он вдруг складывал в хоботок, становясь похожим на муравьеда. Ненавидел шелестящий голос, бравую походку, которой он маскировал свою неуверенность. Ненавидел больную потребность постоянно быть на виду, позировать перед телекамерами, на фоне боевых кораблей, самолетов и танков, которые своей грозной мощью компенсировали его слабость и безволие.
«Меня нельзя загонять в угол!.. В угол нельзя загонять!.. Хотите войны, и ее получите!.. Получите, если хотите войны!.. Нанесу удар по объекту!.. По объекту удар нанесу!..»
Он был отвергнут Лабазовым, а Лабазов будет отвергнут им. Будет им свергнут и выброшен из Кремля. Для этого существует партия, имя которой «Победа». С помощью партии он одержит победу. В партии лучшие люди страны – оружейники, технократы, военные. Патриотические художники и писатели. Самые виртуозные журналисты, такие как Артур Лемнон. И конечно, священники, и сам Патриарх. И муллы, и даже раввины. Синеглазый маг и волшебник Верхоустин. Ясновидец и конспиролог Черкизов. А также тайный орден «Желудь» с огромными деньгами и связями, перед которыми бессильны все президентские ищейки, все его прослушки и наружки, вся хитроумная, но прогнившая власть.
«Хотите вторую Болотную?.. И вы ее непременно получите!.. Получите вторую Болотную!.. Хотите коалицию всех антикремлевских партий?.. И вы получите коалицию!.. Да, коалиция!.. Да, коалиция!..»
Лемехов продолжал ненавидеть, но теперь его ненависть превратилась в отточенное острие. Этим острием, направленным в сердце Лабазова, была партия «Победа».
Он стал набирать телефон Верхоустина, а затем Черкизова. Оба телефона отзывались длинными гудками, но знакомых голосов он так и не услышал. Раздраженный, он сетовал на обоих. В трудную минуту они оказались недоступны.
Он помчался на Олимпийский проспект в штаб-квартиру партии.
Овальная громада Олимпийского стадиона. Множество стеклянных дверей и витрин. Самодельный паровоз, «чучело паровоза», зачем-то поставленное на пандусе. Лемехов взбежал по лестнице. Торопился к дверям, на которых висела табличка с наименованием партии и краснел геральдический щит. Но двери штаб-квартиры были распахнуты, таблички не было, на полу валялся красный осколок щита с золотой буквой «П». Рабочие выносили из апартаментов последнюю мебель. Администратор покрикивал на них:
– Легче, легче, ребята!
– Что случилось? – Лемехов пытался им помешать. – Почему выносите мебель? Это партийный офис!
