И все повторилось. Девушка наиграла мелодию своему будущему супругу. И дождь ушел надолго. На двадцать лет.
Дина растила детей. Штопала носки. Варила борщи и компоты. К ним в город заходили другие дожди. Скучные осенние, холодные, заунывные, гневные, грозовые, летние… не было только теплого и тихого Тин-Ти-Нея.
Казалось, Дину больше никто не понимал. Дети выросли и разъехались. Жизнь вроде бы удалась. Но не было теперь в ней ни волшебства, ни счастья. Все шло размеренно и благополучно.
И мерзкой ветреной осенью, когда с деревьев уже облетела вся листва, Дина открыла окно и отчаянно назвала имя своего старого друга.
Тин-Ти-Ней тут же окутал теплым туманом дома и кварталы, дыхнул далеким морским бризом ей в лицо.
– Почему ты пришел? Ведь я предала тебя. Ведь я никто! И ничто! Я ничего не достигла в жизни! Я как тысячи других живу на этой земле! За что? За что ты любишь меня? – рыдала повзрослевшая Дин-Дин.
– Просто ты такая. И все.
– Ну какая я? Какая? Скажи!
– Не знаю. Просто я тебя понимаю. Просто ты – моя песня.
– Я устала.
– Я знаю.
– Мне надо что-то изменить.
– Что?
– Я хочу, пока еще не поздно что-то совершить в жизни. Может быть… стать известной?
– Ты же знаешь, что надо делать.
– Я знаю.
– Тогда бери гитару. И иди.
– А ты?
– А я буду ждать, когда ты поймешь, как ты не права.
Вскоре появилась новая рок-звезда. С экранов улыбалось ее напомаженное лицо, и имя Дианы несколько лет не сходило с губ зачарованной молодежи. Новый хит «Песня дождя», усиленный звучанием синтетических современных инструментов произвел фурор. Ее снимали в клипах, передавали по радио. Стал знаменит и город. Друзья и знакомые считали за честь, если Диана одаривала их своим вниманием. Только не было самого дождя. Он скитался где-то в дальних странах.
И что-то сломалось в ней. В ее душе. Стареющая, утопающая в славе и богатстве, она поняла, что она то сама никому не нужна. Ни мужу, ни детям, ни друзьям. Что ее никто не понимает, не слышит и не любит.
И холодной зимой, бросив всех, она вернулась из прекрасного особняка в свою старую квартиру, достала запылившуюся гитару. И заиграла мелодию совсем не так, как играли ее синтезаторы, а тихо и нежно, как пел когда-то Тин-Ти-Ней. Но дождь не приходил. На улице стояла лютая стужа.
Дин-Дин с трудом вспомнила забытое имя и прокричала его, захлебываясь вьюгой.
И в тот же миг полил дождь.
– Ты вернулся! Вернулся!
Она хотела обнять старого друга, но не смогла.
– Да ты пьян!
– Потому что ты рядом, – ответил Тин-Ти-Ней.
– Ты так любишь меня?
– Люблю!
– Ну за что? Ведь все, что было у меня, сделал ты! А я сама такая же, как сотни, как тысячи других!
– Нет! Ты такая, а они не такие, – повторил он старые слова.
– Сможешь ли ты остаться, душа моя?! Мне так тебя не хватало! Всю жизнь мне не хватало тебя!
– На дворе зима. Думаешь, легко было долететь до тебя? Я вернусь весной. Хорошо? – ласково погладил ее по голове Тин-Ти-Ней.
– Хорошо, я буду ждать столько, сколько ты захочешь.
И он вернулся, когда у Дины родилась первая внучка. Вернулся в тысяча первый раз, как тысяча первая сказка Шахеризады, утешая первый детский плач.
– Теперь ты будешь любить ее? – спросила совсем поседевшая Дин-Дин.
– Нет! Я не могу любить ее как тебя.
– Но почему?
– Потому что она не такая, как ты, моя Дин-Дин!..
А потом Тин-Ти-Ней долго плакал на ее могиле, облизывая одинокий крест. Он знал, что теперь никто из людей не сможет услышать и понять его песню.
8. Лети, как Киа!
Холод протянул длинные колючки льда по воде. Но лужа не замерзала, напитанная ядом города. Олька даже протянула руку и потрогала ледяные иголки. Убедилась – настоящие.
В городе серого камня и асфальта, серых ворон и воробьев она чувствовала себя бескрылой птицей. Лазила по пожарным лестницам до самых высот, штурмуя их, точно альпинистка. А сегодня вот в этой полузамерзшей огромной луже, образовавшейся на черном рубероиде крыши, увидела, как в зеркале, небо. Получалось, что оно лежит у ее ног. И сверху, и снизу. И лужа эта – совсем не лужа, а глубокая небесная впадина…
И дух захватило от манящей нереальной реальности, неразмышляющего счастья без клятв, страсти, обещаний, обязательств и упреков. И это ощущение абсолютной свободы, где только небо и небо, бередило душу.
А дома, включив телевизор, внимательно слушала о том, как дети, попавшие в логово волка, постепенно дичают. У них растет шерсть. Они рычат и лают. И понимают язык далеких звезд.
«Интересно, – подумала Олька, – а если маленький ребенок попадет в птичью стаю, научится ли он летать?»
Наверное, Олька была единственным существом, у которого возник в этот миг такой странный вопрос.
– Дело не в том, научится он летать или нет, – вдруг, совершенно неожиданно для Ольки ответил завораживающий голос откуда-то из глубины экрана.
– А в чем? – тут же спросила девочка.
Экран показывал землю с высоты птичьего полета. На краю земли она увидела девочку с большими прекрасными глазами, как синие вишни, очень похожую на Ольку, только из рук ее и спины росли широкие розовые перья.
– В том, что он разучится говорить, – ответил голос.
Изображение поменялось. Какие-то лыжницы мчались к финишу. И Олька отчаянно стала лупить телевизор по крышке ладонями, чтобы снова увидеть чудесную девочку-птицу. Но это не дало никаких результатов.
С тех пор Олька знала, что где-то далеко-далеко живет девочка, воспитанная птичьей стаей, и умеет летать.
Постепенно прошла зима, а за нею весна. Настало лето. Олька успешно закончила школу и поступила в институт на орнитолога. Но мечта об абсолютном счастье не покидала ее.
Однажды ночью на Дальнем Востоке раздался крик. А здесь, в Москве, проснулась девочка. Ей приснилось, как от выстрела браконьера в небо устремились тысячи испуганных розовых птиц. Еще выстрел. И еще. И на солнечный плес упала одна из них, так похожая на человека, отчаянно крича.
Написав короткую записку родителям, что она скоро вернется, Олька бросила кое-какие продукты и лекарства в дорожную сумку, наскоро накинула куртку, извлекла из копилки все свои сбережения и поехала на аэровокзал.
Через десять часов она уже смотрела на Тихий океан и не знала, куда же идти дальше. И снова случайность, которая на самом деле и не была случайностью, заставила ее почувствовать терпкое волнение, ведь она заметила на берегу розовые перья. Собрав их в сумку, Олька пошла в том направлении, откуда волна приносила их. И шла весь день и всю ночь, а потом еще все утро на север по побережью, пока на берегу в куче выброшенной высохшей морской капусты не увидела чудную меленькую девочку, всю в розовых окровавленных перьях, которая время от времени не то вскрикивала, не то всхлипывала, зализывая рану на плече. Увидев человека, начала шипеть одним носом, вытягивая голову. Не смотря на такое недружелюбное приветствие, Олька бережно взяла ее на руки и понесла к ближайшим зарослям. Из травы она сделала ей мягкую постельку. Получилось уютное гнездышко. Обработала, как могла, ранку мягкой мазью. И осторожно спросила:
