– Поешь, Роза. Поешь, – сказала баба Дуся. – И я поем. – Евдокия Степановна положила себе то же самое.
Официант, который кинулся было помогать, застыл, не решаясь вмешиваться.
– Да, у меня тоже от этого Епейника голова разболелась, – сказала баба Дуся пустому стулу и засмеялась.
Стоявшая у стенки почетная гостья испарилась. Она стояла рядом с Еленой Ивановной и что-то жарко шептала той на ухо.
– Какой позор! У нее же маразм! – Ксюша, став женой, не собиралась выбирать выражения.
А Петя, глядя, как баба Дуся что-то говорит стулу, видел сидящую на нем бабу Розу. Она смотрела на Петю – он чувствовал ее взгляд. Этот взгляд Петя прекрасно знал – бабуля была даже не рассержена, а расстроена. Или ей было больно оттого, что внук повел себя нехорошо, недостойно. Такой взгляд был у бабы Розы, когда Петя однажды сказал отцу, чтобы он больше не приезжал.
– Почему? – удивился отец.
– Потому что я тебе не нужен.
Как и все дети, после развода родителей Петя хотел занять чью-то сторону. Но не мог. Он любил и папу, и маму. Даже не так. Он любил и бабу Дусю, и бабу Розу и не мог выбрать между бабушками. Больше всего на свете он мечтал о том, чтобы папа с мамой снова жили вместе, но не знал, как этого добиться. И решил выбрать, что больше любит маму. И папа виноват во всем. Тогда он не вышел из своей комнаты и сказал бабе Розе, что никогда не захочет видеть отца. Роза Герасимовна посмотрела на него вот именно так – не рассерженно, а расстроенно. Она его не уговаривала, не убеждала. Покачала головой и вышла.
Потом Петя подумал, что был не прав, и решил ни за что и никогда не видеться с мамой, которая выгнала папу. В тот момент он находился на попечении бабы Дуси, и все закончилось быстро – бабуля закричала, запричитала, обозвала его «иродом» и ушла пить сердечные капли, после чего слегла с давлением. Срочно была вызвана баба Роза, которой сватья рассказала о том, до чего «додумался этот ирод», и Роза Герасимовна опять посмотрела на него таким вот взглядом.
Больше Петя не выбирал между родителями, рассудив, что бабушки дороже. И именно бабушек, тех, из его детства, которые «еще в силе», как говорила баба Дуся, ему очень не хватало.
Они бы его отговорили. Или, наоборот, поддержали. Или уговорили не спешить. Или еще что-нибудь. Эти две бабушки в тесной многолетней связке обладали двойной мудростью, крепостью духа, здравым смыслом, которого хватало на всех, и прозорливостью. Баба Роза, тщательно подбирая слова, давала бы советы. А баба Дуся сказала бы правду как есть. И Петя чувствовал бы себя защищенным – не бабушками, а корнями, о которых напомнила Евдокия Степановна. Духами предков, силой семьи. Сейчас он был один. И таким одиноким не чувствовал себя никогда.
Тамада, так и не справившись с лицом – на «епейника» он обиделся, – устроил конкурс среди молодежи на завязывание галстуков. Девушки, лишенные этого навыка, вязали банты и креативные узлы, будучи не в силах завязать обычный классический узел. Петю научила завязывать галстук баба Роза, стремясь привить внуку жизненно необходимые навыки, и он был уверен, что все женщины умеют завязывать галстуки. Ксюша, которая решила принять участие в конкурсе, пыталась накрутить у него на шее замысловатый бант.
– Не вертись, – требовала она.
Петя сворачивал голову в сторону. Галстук, который тамада вытащил из целлофанового пакета с эмблемой супермаркета, был таким же грязным и вонючим, как и скатерти, как стены, пропахшие затхлыми салатами и пережаренной рыбой. Как занавески, впитавшие запахи чужого пота и едких духов. Вероятно, эти «конкурсные» галстуки ни разу не стирались, и Петю опять начало подташнивать. Ему было противно, что на его шее сейчас повязан галстук, который до этого вязали на шеях других женихов, согласно сценарию праздника. Он почувствовал, что задыхается.
– Все, хватит, – сказал он Ксюше и сорвал с себя удавку.
Ксюша охнула, насупилась, тамада спешно стал «подводить итоги конкурса» и объявил танцевальную паузу.
Ксюша подошла к матери, а Петя принялся искать глазами бабу Дусю. Та, забыв о ходунках, которые так и загораживали свободный стул, стояла рядом с тетей Любой. Петя направился к ним и услышал обрывок разговора.
– Я тебя с того света достану, так и знай, – говорила Евдокия Степановна тете Любе. И тетка стояла, вытаращив глаза, хватая ртом воздух, как полудохлая рыба.
Баба Дуся покачнулась, и Петя, как в бреду, кинулся к ходункам, снес стул, разбил тарелку, подскочил к бабуле и повел ее к выходу.
– Спасибо, – вежливо сказала ему баба Дуся, явно не узнав.
– Бабуль, я сейчас машину вызову, подожди немного. – Петя бережно вел бабушку через толпу гостей, которые расступались и не собирались помогать – хотя бы открыть и придержать дверь.
– Спасибо, милый, не надо, меня Сережа довезет. У меня хороший зять. Заботливый.
– Бабуль, это я, Петя, а папы здесь нет.
– Как нет? Сегодня же утром приезжал Петечку проведать. У меня ж внучок еще есть. Болеет часто, уж я голову сломала, что с ним делать, но ничего, израстется.
– Бабуль, это я, Петя! Твой внук! – чуть не закричал Петя.
– Что? Не слышу я давно. А аппарат не хочу ставить. Не верю я аппаратам. Да и сломаю. Деньжищи-то какие. Не смогу им пользоваться. На полку положу, от греха подальше. Сереж, ты нас с Розой на дачу отвези. И к Петечке почаще заезжай, проведывай. Мальчику отец нужен. Очень он переживает, хоть и скрывает. Скрытный мальчишка растет. Все внутри себя держит. Это он в Розу пошел. А я считаю, лучше сказать как есть, чем изнутри себя трепать да выкручивать. Все болезни от нервов. Все от нервов. А ты хорошо выглядишь, молодец. И Светочке скажи, чтобы заехала к нам. А то совсем заработалась. Я ж все понимаю – у вас дела, молодые вы, бегаете как полоумные. А вы остановитесь, подумайте, у вас ведь сын растет. Ему-то каково с бабками жить?
– Да, скажу, не волнуйся, – ответил Петя. Он усадил бабушку на диванчик в предбаннике и стал звонить в службу заказа такси, умоляя оператора прислать машину побыстрее.
– А то поехали прямо сейчас. Мы с Розой будем рады. И Петечка обрадуется. Я тебя капусткой угощу. Ты ж всегда мою капустку уважал. Да водочки выпьем, по-семейному. С Петей в мячик поиграешь. Он тебя давно ждет. С нами-то какая игра?
– Хорошо, – ответил Петя.
– Вот и правильно. Я ж к тебе как к родному. Спасибо, что денег дал – я хоть забор поправила. Еще бы воду отремонтировать, но я не прошу, ты не подумай. Я ж не для себя – для Петечки да для Розы. Она же без воды не может. Ей кран нужен, как в городе. А то смотрю на нее, как она в тазиках возится, так сердце кровью обливается. Неудобно перед ней. Не привыкла она к тазикам-то. Да и спокойнее будет, если у Пети ванная каждый день горячая.
– Починим, баб Дусь, – пообещал Петя.
– Ты на Светку-то не держи зла. Это она по глупости да по болезни. Это я тебе сейчас тайну скажу, Роза даже не знает. Но Светка-то у меня с наследственностью дурной. Не сама по себе она такая неприкаянная да с придурью. Отец ее такой же был. Слава богу, отмучился рано, помер. Не страдал. А Светке передалось. Так с виду она нормальная, но я-то знаю, что там у нее внутрях делается – нервическая и слабая. Нет в ней силы, а только гордыня непомерная. Как будто ей все должны, все обязаны, а она – никому. И не любит она никого. Ненависти в ней выше края. Как перельется, так и все. Да что я тебе рассказываю – ты и сам уже все понял. Хитрая она, только с виду такая добрая и наивная. Даже Розу обманула, а уж она-то людей видит… У Светки две дороги – или сопьется, или в психушку. Но за Петечку ты не волнуйся. Нормальный он. Я за ним слежу – уж глаз у меня наметанный на такие дела. Так что прости, что скрыла. И Розе не говори. Ей нельзя волноваться. Держится, хорохорится, но я же вижу, что страдает, оттого и придирается. Жалко мне ее. Вот так жалко бывает иногда, что сердце не на месте. Думаю, изведет себя, съест. А что я могу поделать? Только смотреть на это. Ты ж про мать-то не забывай. Скажи ей слово ласковое, ей и хватит. Много нам и не надо. Спасибо, Петечку нам оставили – свет в оконце. Ради него и живем, ползаем. А что мы здесь? Кто помер-то?
